Статьи и речи - Чарльз Диккенс

Сводчатый подвал заключал в себе от двух до трех сотен черепах - и все они были живые. Одни плавали в резервуарах, другие выползли подышать воздухом на длинные сухие дорожки, устланные соломой. Тут были черепахи всех размеров, многие - просто огромные. Некоторые из этих огромных черепах, переплетясь с более мелкими, жались по углам, и, развесив свои плавники над водопроводными трубами и опустив голову, вздрагивали, по-видимому, уже в предсмертных конвульсиях. Другие спокойно лежали на дне резервуара, третьи лениво поднимались со дна. Те, что находились на дорожках, устланных соломой, были покойны и неподвижны. Это было восхитительное зрелище. Я люблю такие зрелища. Они будят воображение. Если вы хотите испробовать действие подобного зрелища на себе, заходите в домик напротив Индиа-Хаус - в любой день! Пообедайте там, заплатите по счету и потом попроситесь вниз.

Два молодых человека атлетического телосложения, без сюртуков и с рукавами, закатанными под самые плечи, ухаживали за этими благородными животными. Пока один из них возился с самой большой черепахой, подтаскивая ее к краю резервуара, чтобы я мог полюбоваться на нее, мне вдруг пришла в голову совершенно новая для меня мысль. Надо сказать, что я люблю мысли. Всякий раз, что мне забредет какая-нибудь мысль в голову, я говорю себе: "Сноуди, запиши!"

Мысль, которая забрела мне в голову на этот раз, была... мистер Грогглз! Передо мной была не черепаха, а - воплощенный мистер Грогглз. Черепаху подтащили ко мне жилеткой вперед, если так можно выразиться, точно такую жилетку я видел на мистере Грогглзе. Тот же крой, почти тот же цвет, и если бы не отсутствие золотой цепочки от часов да свисающих с нее брелоков, я бы решил, что это и есть жилетка мистера Грогглза. Черепаху распирало, что еще более увеличивало ее сходство с мистером Грогглзом. Я никогда еще не имел случая разглядывать шею черепахи вблизи. Расположение складок было точное повторение складок на шейном платке мистера Грогглза. Глаза, в которых светилась мысль, - разумеется, в пределах, позволительных для человека умеренного направления, - были глазами мистера Грогглза. Когда атлетический молодой человек отпустил черепаху, она тяжело шлепнулась на дно резервуара, мотнув головой, - точь-в-точь мистер Грогглз, плюхающийся в кресло после своей очередной речи против санитарных мер, предложенных в муниципальном совете!

Я не мог удержаться и мысленно произнес: "Ай да Сноуди, ай да молодец! В твоей аналогии заключен глубокий смысл, Сноуди. Поздравляю тебя!" Я подошел к молодому человек), который между тем подтащил к краю резервуара еще несколько черепах. Все они походили на первую - каждая представляла собой разновидность мистера Грогглза, в каждой обнаруживалось разительное сходство с джентльменами, которые имели обыкновение этих черепах поглощать. "Хорошо, Сноуди, - сказал я, - что ты из этого заключаешь?"

"А то, сударь, - ответил я, - что стыд и позор всем этим радикалам и революционерам, вечно толкующим о прогрессе! Сударь, - продолжал я, - я заключаю из этого, что подобное сходство между черепахами и грогглзами неспроста. Оно существует затем, чтобы указать человечеству, что всякий Грогглз должен брать пример с черепахи и что от Грогглза мы вправе ожидать шустрости черепахи, не более". - "Сноуди, - ответил я на это, - ты прав. Ты попал в самую точку, Сноуди!"

Мысль эта полюбилась мне чрезвычайно, ибо, если мне что и ненавистно на свете, так это перемены. Совершенно очевидно, что миру перемены не нужны, что они ему ни к чему, что он не создан для того, чтобы меняться. Требуется одно, а именно (как я, кажется, уже указывал) - чтобы нам было хорошо. Вот как я смотрю на это дело. Пусть нам будет хорошо, и оставьте нас в покое! Именно эту мысль и прочитал я в чертах Грогглза, то есть я хочу сказать, черепахи, когда это благородное животное, наполовину вытащенное из воды, плюхнулось обратно, на дно резервуара.

Впрочем, у меня есть знакомые в муниципальном совете и помимо Грогглза, так что примерно через неделю после описанного события я сказал себе: "Сноуди, на твоем месте я сходил бы сегодня на заседание и послушал бы, что там говорят". Я пошел. Там происходило то, что я называю хорошей, классической английской дискуссией. Один оратор с большим красноречием осуждал французов за то, что они ходят в деревянных башмаках. Другой оратор напомнил первому еще об одном предосудительном обычае чужеземцев - а именно, о поедании лягушек. А я-то боялся - и, к стыду своему, должен признаться, что пребывал в этом заблуждении последние несколько лет, - я боялся, что эти бакалейные принципы отошли в прошлое! Как отрадно обнаружить, что великие мужи города Лондона в году одна тысяча восемьсот пятидесятом придерживаются их по-прежнему! Мне припомнились шустрые черепахи.

Впрочем, вскоре мне снова представился случай вспомнить шустрых черепах. Горсточке радикалов и революционеров удалось каким-то образом проникнуть в муниципальный совет, который я почитал за один из последних оплотов нашей многострадальной конституции. И вот я услышал речи, в которых ораторы требовали уничтожения Смитфильдского рынка (являющегося, на мой взгляд, неотъемлемой частью вышеупомянутой конституции), назначения городского врачебного инспектора, надзора за общественным здоровьем и прочих преступных мероприятий, направленных против государства и церкви. Мистер Грогглз, как и следовало ожидать, горячо и решительно выступал против подобных предложений. Настолько горячо, что, как я узнал впоследствии от миссис Грогглз, у него в тот же вечер сделался довольно сильный прилив крови к голове. Все приверженцы партии Грогглза тоже сопротивлялись новым мерам, так что душа радовалась при виде того, как жилетки одна за другой вздымались в конституционном порыве, заявляли протест и снова опускались в кресла. Но вот что более всего поразило меня. "Сноуди, - сказал я, - вот, сударь, перед вами дальнейшее воплощение вашей мысли! Ведь эти радикалы и революционеры и есть атлетические молодые люди с закатанными рукавами, которые подтаскивают шустрых черепах к краям резервуаров! А Грогглзы - это черепахи, поднимающие на один миг голову, перед тем как снова плюхнуться на дно. Честь и слава Грогглзам! Честь и слава Совету Шустрых Черепах! Мудрость черепахи - надежда Англии!"

Из сказанного можно вывести тройную мораль. Во-первых, черепахи и Гроггдзы тождественны; сходство между ними поразительно - как внешнее, так и внутреннее. Во-вторых, черепаха - вещь хорошая во всех отношениях, и человеку надлежит взять себе за образец шустрость черепахи и не стремиться ее перегнать. И в-третьих, всем нам хорошо. Оставьте нас в покое!

26 октября 1850 г.

КРАСНАЯ ТЕСЬМА *

Перевод Л. Шестаковой

Нет у Англии более злого проклятья и худшего несчастья, чем наш чиновник, который получает истинное наслаждение от существования Красной Тесьмы и вся цель существования которого сводится к тому, чтобы обильным количеством этого казенного товара связывать общественные вопросы (как крупные, так и мелкие), делать из них аккуратнейшие пакетики, ставить на них ярлыки и бережно закладывать на верхнюю полку, за пределы человеческого досягания. Ни из железа, ни из стали, ни из алмаза не сделать такой прочной тормозной цепи, какую создает Красная Тесьма.

Нашествие миллионов красных термитов не нанесло бы Великобритании и половины того ущерба, какой наносит ей невыносимая Красная Тесьма.

Краснотесемщик вездесущ. Он всегда тут как тут с клубком Красной Тесьмы, готовый свернуть вопрос величайшей важности в крошечный официальный пакетик. В приемной правительственного учреждения он будет все туже и туже опутывать Красной Тесьмой самую требовательную депутацию, какую страна может направить к нему. В любой палате парламента он в мгновение ока извлечет из своего рта больше Красной Тесьмы, чем фокусник на ярмарке. Воплотившись в тысячи ярдов Красной Тесьмы, он проскользнет в письма, памятные записки и официальные донесения. Он обвяжет Красной Тесьмой обширные колонии, наподобие того как это делается с жареными цыплятами, которые подаются в холодном виде на банкетах, и когда важнейшая из них разорвет Тесьму (а это лишь вопрос времени), он удивится, увидев, что ее просторы не покрыть его любимой меркой. Быстрее Ариэля облетев нашу планету, он опояшет Красной Тесьмой весь земной шар. При помощи дюймовки - Красной Тесьмы он измерит расстояние от Даунинг-стрит до Северного полюса, до самого сердца Новой Зеландии или до самой высокой точки Гималаев. Он обовьет ею все суда, принадлежащие Британскому флоту, переплетет ею все знамена Британской армии, оденет в нее с ног до головы офицеров и солдат армии и флота. Он по рукам и ногам связал ею Нельсона и Веллингтона, разукрасил их целыми жгутами Тесьмы и послал их выполнять невыполнимое. Вы найдете его на борту государственного корабля, где он размахивает Красной Тесьмой и сигнализирует о воображаемых препятствиях. И если печать его учреждения, находящаяся на конце его любимой лески, коснется водоросли, он возопит: "Верните ее! Остановите ее!"