Ангел на мосту (рассказы) (-) - Джон Чивер

Белая полоска прибоя, непрерывная, как кровеносная артерия, змеилась вдоль берега, насколько хватал глаз. Мы стояли на берегу, моя жена и я, в обнимку, ибо ведь мы все приходим к морю как любовники: и эта хорошенькая женщина в купальнике для беременных со своим белобрысым мужем, и эти пожилые супруги, окунающие в воду свои заскорузлые ноги, и молодые хлыщи со своими девушками. Все мы устремляем свои взоры с надеждой и ожиданием на дымящийся брызгами океан, словно он сулит нам высокую и пышную романтику. Когда совсем стемнело, я принялся рассказывать младшему сыну сказку на сон грядущий. Уютная комнатка, в которой его уложили, выходила на восток, и свет дальнего маяка время от времени зачерпывал ее своим лучом. Взгляд мой нечаянно упал на плинтус, и в самом углу я заметил что-то мелкое, мельтешащее - то ли пристал обрывок нитки, то ли замер паук. Я встал на колени, наклонился и посмотрел. На плинтусе было написано мелким почерком: "Мой отец скотина. Повторяю: мой отец - скотина". Я поцеловал сынишку и пошел спать.

Воскресенье выдалось прекрасное, я проснулся в великолепном настроении, но выйдя перед завтраком прогуляться, я обнаружил возле дома еще один тайничок с бутылками из-под виски - на этот раз под тиссовым деревом. И снова, как тогда, в гостиной, меня охватило чувство уныния, граничащего с отчаянием. Мистер Гринвуд вызывал во мне тревожное любопытство. Я не мог отделаться от его невзгод; они меня преследовали всюду. Я подумал было пойти в город, порасспросить о нем, но посчитал подобное любопытство неприличным. В тот же день, несколько позднее, в комоде с бельем я обнаружил его фотографию. Стекло было разбито. Мистер Гринвуд был одет в форму майора авиации, и его узкое лицо показалось мне чем-то романтичным. Меня радовало то, что он хорош собой, так же как обрадовал обнаруженный мной в день приезда приз яхт-клуба. Но ни спортивный трофей, ни фотокарточка не могли до конца развеять атмосферу уныния, которая была разлита в доме. Мне здесь было так не по себе, что у меня даже начал портиться характер. Я это чувствовал сам. Когда я попробовал научить старшего сына удить рыбу в прибой и у него всякий раз запутывалась леска, а в рулетку попадал песок, дело кончилось у нас ссорой. После обеда мы сели всей семьей в машину и отправились на лодочную станцию, где хранилась парусная лодка, которая сдавалась вместе с домом. Но когда я спросил хозяина лодочной станции об этой лодке, он рассмеялся. Вот уже пять лет, сказал он, как ее не спускали на воду, и она вся развалилась. Это был большой удар, но вместо того чтобы заклеймить мистера Гринвуда как обманщика, я стал с сокрушением думать о бедняге, которому приходится прибегать к подобным унизительным уловкам, этим непременным спутникам тающего состояния. В тот же вечер, сидя на диване в гостиной и читая одну из его книг, я почувствовал, что подушки подо мною почему-то совсем не пружинят. Просунув руку, я извлек из-под них три номера журнала, посвященного - назовем это так - воздушным ваннам. Журналы были щедро снабжены иллюстрациями, на которых изображались мужчины и женщины, лишенные какого бы то ни было одеяния, кроме обуви. Я бросил журналы в камин и поднес к ним спичку, но твердая глянцевитая бумага туго поддавалась огню. Я и сам не понимал, почему я пришел в такой гнев и вообще почему образ этого одинокого пьяницы так завладел моей душой? В коридоре на втором этаже пахло, как в доме, в котором имеется неприученная к аккуратности кошка или испорчена канализация. Мне же этот запах показался квинтэссенцией жестокой ссоры. Эту ночь я спал скверно.

В понедельник пошел дождь. Дети все утро пекли что-то из теста. Я гулял по пляжу. После обеда мы отправились в местный музей, где под аккомпанемент дождя, барабанившего по крыше, осмотрели чучело павлина, немецкую каску со шпилем, коллекцию шрапнели, коллекцию бабочек и несколько старых фотографий. Ночью мне приснился страшный сон. Мне снилось, будто я плыву в Неаполь на "Христофоре Колумбе" и разделяю с каким-то стариком двухместную туристскую каюту. Сам старик в моем сне не появлялся, но на нижней койке в куче лежал весь его скарб: засаленная шляпа, потрепанный зонтик, роман в бумажном переплете и пузырек со слабительными пилюлями. Мне захотелось выпить. Я не алкоголик, но во сне я испытал все физические и душевные мучения алкоголика. Я поднялся на палубу и прошел в бар. Он был уже закрыт, но бармен еще не ушел. Он запирал кассу. Все бутылки были завешены марлей. Я стал умолять его открыть бар, но он сказал, что вот уже десять часов кряду занимается уборкой кают и теперь ложится спать. Я попросил его продать мне одну бутылку, он отказал. Тогда - бармен был итальянцем - я лукаво объяснил ему, что бутылка была не для меня, а для моей маленькой дочки. Он тотчас преобразился. Раз это для дочки, то он рад будет отпустить мне бутылку, но только в таком случае надо будет выбрать бутылку покрасивее, и, пошарив рукой под марлей, он наконец извлек бутылку ликера в форме лебедя. Тогда я сказал, что моя дочка не любит ликер, она хочет джина, и он в конце концов протянул мне бутылку джина, взяв за нее десять тысяч лир. Когда я проснулся, я понял, что это мне подсунули одно из сновидений мистера Гринвуда.

В среду нам был нанесен первый визит. Нашей гостьей была миссис Уайтсайд, та самая женщина, уроженка Южных штатов, у которой хранился ключ от дома. Она позвонила в нашу дверь в пять часов вечера и преподнесла нам корзинку клубники. С ней была ее двенадцатилетняя дочка Мэри-Ли. У миссис Уайтсайд был убийственно корректный вид, зато Мэри-Ли злоупотребляла косметикой без всякого зазрения совести. Брови у нее были выщипаны, веки накрашены, и все лицо густо вымазано румянами. Должно быть, со скуки. Мне хотелось порасспросить миссис Уайтсайд о мистере Гринвуде, и я радушно зазвал ее в дом.

- Как вам нравится лестница? - спросила она, вступив в прихожую. Прелестно, правда? Они ее построили для дочери, в предвкушении ее свадьбы. Долорес тогда было еще только четыре года, но они любили мечтать о том, как она станет у окна в своем белом подвенечном наряде и будет кидать сверху цветы.

Я с поклоном ввел миссис Уайтсайд в гостиную и предложил ей рюмку хересу.

- Мы так рады, что вы здесь поселились, мистер Огден, так рады, сказала она. - Так приятно, что по пляжу снова бегают ребятишки! Но я должна все же признаться, что мы скучаем по Гринвудам. Это прелестные люди, и они никогда прежде не сдавали свой дом. Ах, он так любил Бродмир! Это была его гордость и отрада. Я прямо не представляю себе, как он может без него жить!

Если Гринвуды и в самом деле были столь прелестны, кто же, подумал я, этот тайный пьянчужка?

- Чем занимается мистер Гринвуд? - спросил я и, чтобы смягчить прямолинейность своего вопроса, отошел к столу и снова наполнил ее рюмку.

- Он связан с производством синтетического волокна, - сказала миссис Уайтсайд. - Впрочем, в настоящее время, если я не ошибаюсь, мистер Гринвуд подыскивает себе что-нибудь поинтереснее.

В ее ответе мне почудился намек - мы уже стояли на правильном пути.

- Иначе говоря, ищет работы, да? - поспешно спросил я.

- Право, не знаю, - ответила она.

Миссис Уайтсайд была из тех старух, которые кажутся тише воды под мостом, а на самом деле представляют собой нечто монолитное и жесткое; по всей вероятности, она была самой зубастой из кумушек в этом городке, и укусы ее, должно быть, были ядовиты. Благодаря неоднократным ударам судьбы (мистер Уайтсайд умер, и наследство оказалось мизерным) она была вытеснена из жизненного потока и, сидя на берегу, взирала с неизменной печалью на то, как этот поток мчит нас всех к океану. Я хочу сказать, что за ее мелодичным голосом мне слышалось дребезжание другой струны, от горечи покрывшейся ржавчиной. В общем счете она выпила пять рюмок хересу.

- Ну вот, я очень рада вас приветствовать, - сказала она и со вздохом поднялась со стула. - Так приятно снова видеть на пляже ребятишек, и, хотя Гринвуды, повторяю, очень милые люди, у них, конечно, были, как и у всех, свои недостатки и слабости. Я говорю, что по ним скучаю, но вместе с тем не могу сказать, чтобы скучала по их ссорам. Прошлым летом мне приходилось каждый вечер слушать, как они между собой бранятся. Чего только, бывало, не наговорят! Они то, что называется, не сошлись характером.

И гостья скосила глаза в сторону Мэри-Ли, как бы давая понять, что если бы не дочь, могла бы порассказать и больше.

- После того как спадет дневная жара, я люблю копаться у себя в саду, - продолжала она, - но когда они ссорились, я не смела и носу показать на улицу. Иной раз даже приходилось закрывать все окна и двери. Не следовало бы мне, наверное, все это рассказывать, ну да правду разве утаишь?

Миссис Уайтсайд двинулась из гостиной в прихожую.

- Да, так вот эта лестница, как я вам говорила, была выстроена специально для Долорес, для ее свадьбы. А она, бедняжка, сочеталась гражданским браком в мэрии, на девятом месяце, с рабочим из гаража. Очень, очень приятно иметь вас соседями! Идем же, Мэри-Ли!