Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да ну? – равнодушно сказал Вася. – Это не тот, который пишет обнаженку, а потом на базаре продает? Он тебе позировать не предлагал?
– Вася, ну что ты, – надулась Розка, которой художник предлагал позировать, и как раз обнаженной, и Розка полагала это за большую его, художника, продвинутость и нонконформизм.
– Он сказал, что у меня боттичеллиевский тип, – не сдавалась она.
– Ну да, тот самый. Ты на Приморском с ним познакомилась, зуб даю. Он, наверное, подошел к тебе и сказал: «Девушка, я давно за вами наблюдаю, у вас боттичеллиевский тип, не хотите ли позировать для искусства?» А если бы ты потолще была, он бы сказал, что у тебя рубенсовский тип. Ты вообще что ешь? На диете, наверное, сидишь?
– Вася, – удивилась Розка, – вы все что, с ума сошли? И Петрищенко вот спрашивала.
– Нет, это я так… Ты, Розалия, лучше бы, чем самоутверждаться таким пошлым образом, Леви-Стросса переводила. Почему не вижу результатов?
– Там терминология, Вася, – призналась Розка. – Сложно.
– Конечно, – сурово согласился Вася, – это тебе не «Анжелика».
– Я прочту, – заторопилась Розка, – я правда прочту. А ты сейчас куда?
– Нам работать еще, – неохотно сказал Вася. – Со Стефаном Михайловичем.
– А я?
– А ты, Розалия, иди домой и не морочь мне голову. И сиди там, не высовывайся, бога ради.
– Я передумала, – сказала Розка и остановилась.
Вася тоже остановился, недоуменно глядя на нее:
– В каком это смысле?
– А в таком. Почему это я должна все выходные дома сидеть? Ты мне кто вообще такой, чтобы указывать? У меня, может, планы на выходные. Я, может, тоже человек.
– Розалия, тебя какая муха укусила? – удивился Вася.
– Вот, опять. Вы же со мной как с полной идиоткой. – Глаза ее опять наполнились слезами. – Розалия, не твое дело, Розалия, что ты ешь? Петрищенко эта все время мне гадости говорит. Почему я должна слушаться? Я, когда сюда устраивалась… Я вам не рабыня, ясно? Мне выходные по закону положены.
– Ты что, совсем дура? Тебе нельзя вечером выходить. За тобой следят, ясно тебе?
– Кто? – спросила Розка и взмахнула зонтиком.
– Ну…
– Вот видишь? Ты даже говорить не хочешь! А я в кино собиралась. – Розка опять потрясла зонтиком, с краев сорвались капли воды и полетели Васе в лицо. – Я вам не нанималась… сидеть все выходные сиднем с Леви-Строссом вонючим.
– Ну положим, он не вонючий, – сказал Вася устало. – Это очень хороший Леви-Стросс, и мне он нужен для работы… ну ладно. Хочешь завтра гулять? Гуляй. Только со мной. Идет?
– Правда? – обрадовалась Розка.
– Правда. Я за тобой зайду, и пойдем гулять. Если погода будет хорошая, конечно. А без меня нельзя. Обещаешь?
– Ну…
– Нет, Розалия, вот «ну» не пойдет. Либо твердое «да», либо твердое «нет».
– Ну да, – сказала Розка, которая из принципа не хотела уступать вот так, сразу.
– Тогда мы сделаем вот как… Я за тобой зайду с утра, пройдем судно, у меня завтра еще судно по плану. Заодно и потренируешься. А потом пойдем гулять, ага? Устроим себе выходной. Настоящий.
– Точно?
– А чего нам! – сказал Вася и беспечно махнул рукой. – Мы с тобой молотки, железные ребята! Заслужили заслуженный отдых. Только без меня никуда. Договорились?
– Договорились, – вздохнула Розка. – А куда мы пойдем?
– Мы, Розалия, решим на месте, идет?
– Идет, – неуверенно сказала Розка.
* * *Она осторожно вдохнула и выдохнула. В груди по-прежнему сидела игла.
Он же ее вынул, подумала она. Вынул и сломал.
Нет, все-таки легче дышать. Или кажется?
Катюша, вот же тварь! Не успокоится, пока ее не изведет, и ведь никакой управы нет. В профком, что ли, жаловаться? Что подчиненная Каганец Е. В. в злонамеренных целях подложила своей непосредственной начальнице, Петрищенко Е. С., к. м. н., беспартийной, предмет швейного дела, а именно иглу ржавую, б. у., под порожек кабинета? И кого из них, интересно, уберут первой?
Можно, конечно, пожаловаться Лещинскому. Он за то время, что в пароходстве сидит, и не такое видел. Так, мол, и так, эта сука меня подсиживает. Пользуясь нашими профессиональными методами в сугубо личных целях. Только понятно, что он скажет. Ты, Елена Сергеевна, он скажет, потерпи. У вас сейчас аврал. А ты счеты сводишь. Вот закроете дело, тогда поговорим. А кстати, где гарантия, что и ему Катюша время от времени не оказывает услуги. Мелкие. Так что некому пожаловаться. Васе? Смешно.
Если бы за вендиго взялась Катюша, интересно, у нее бы получилось? Тогда бы ей все – и почет, и, возможно, даже, скорее всего, ее, Петрищенко, нынешнее место и должность. Тогда почему она даже и не пробует? Боится? Знает, с кем придется работать, и потому боится? Или ждет, пока они все не окажутся в полном дерьме? И вот тогда-то…
А тут еще Лялька…
Лялька стояла в дверях кухни и что-то жевала. Наверное, опять перестала голодать.
– Ты у меня ничего не брала, мама?
– Где? – невинно спросила Петрищенко.
– Ну… у меня. Сколько раз я говорила, не трогай ничего в моей комнате.
– А ты не разводи срач. Сама убирай, тогда ничего трогать не буду. Войти же невозможно.
– Нечего входить, когда не просят.
– Ну, так предупреждать надо, когда уходишь. Я же волновалась.
– Я и предупредила. Я позвонила. Так ничего не брала?
Глаза она тем не менее отводила, и вызывающий вид был больше для куражу.
Петрищенко из-за книг, стоявших рядком на «Сваляве», извлекла пачку фотографий и бросила их на столик. Фотографии рассыпались веером, и теперь уже Петрищенко отвела глаза:
– Ты вот это ищешь?
– Да, – сказала Лялька с вызовом. – И нечего у меня по вещам шарить.
– Я хотела постель тебе перестелить, они под подушкой были. Что это такое, может, объяснишь?
– Не твое дело, – набычилась Лялька. – Это моя личная жизнь. А ты занимайся своей. Ты просто завидуешь, что у меня хоть что-то есть, вот и лезешь.
– Какая же это личная жизнь? Это мерзость какая-то. Лялечка, ну как же можно? Ну, в голове же не укладывается…
– Мама, если двое что-то делают, то это их личное дело.
– Ну да, двое… Но ведь снимал же кто-то третий! Лялечка, ну это же… ну порнография.
– Ну и что? – с прежним вызовом спросила Лялька.
– Лялечка, ну за это же… сажают!
– А кто на меня донесет? Ты?
– Да при чем тут я? Где-то же негативы есть! Ты бы хоть головой подумала.
– А мне плевать! – На глазах у Ляльки выступили слезы. – У меня своя жизнь! А ты, ты… старомодная дура. Господи, хоть бы замуж скорее, чтобы эту твою дурацкую фамилию!..
– А какую бы ты хотела? – низким угрожающим голосом спросила Петрищенко. – Маркина?
– Что?
– То, что слышала! Уйди, дура, и не показывайся мне на глаза. И Вове своему скажи, что, если он, тварь такая, завтра же не принесет негативы, я
