Увядание - Лорен Де Стефано

Не знаю, что ответить Дженне. Я ведь сама не понимаю, что происходит между мной и Габриелем. Все, о чем могу сейчас думать, так это о паническом страхе, который охватывает Габриеля всякий раз, когда Вон поблизости. Может, ему угрожают?

– Он в порядке? – судорожно сглотнув, спрашиваю я.

– В полном. Так, пара царапин. Он к тебе заходил несколько раз, но ты спала.

В достоверности ее отчета можно не сомневаться – она до мелочей знает обо всем, что происходит в этом доме. Тихая и незаметная как мышка, Дженна ничего не упускает из виду. Вспоминаю слова Вона о том, что неплохо было бы отправить ее на корм рыбам, о ее сестрах, которых расстреляли в том фургоне, и глаза сами наполняются слезами, горло перехватывает от рыданий.

– Не волнуйся, – шепчет она. – Я поищу его. Все будет хорошо.

– Не будет, – срывающимся голосом шепчу я в ответ.

Боюсь сказать лишнего. Вдруг услышит Распорядитель Вон. Он и так все про всех знает. У этого ужасного человека повсюду глаза и уши. Ему не стоит большого труда дергать нас за веревочки. И он прав. Я проведу в этом доме остаток своей жизни. Есть смысл устроиться здесь поудобней. У меня закрадываются подозрения, что он и есть мой настоящий тюремщик, а мужчина, посапывающий рядом, находится в столь же незавидном положении пленника, что и его жёны.

Дженна остается со мной некоторое время. Наконец у меня не остается сил даже на слезы, боль стальным обручем стягивает грудь, ноги, голову, и я проваливаюсь в небытие.

Первое, что я вижу, открыв глаза на следующее утро, это Сесилия, которая неловко мнется у двери. Беременность уже не скрыть. Руки и ноги девушки стали такими худенькими, что на их фоне изрядно округлившейся живот кажется просто огромным.

– Привет, – говорит она высоким детским голосом.

– Привет, – хрипло отвечаю я.

Мои слова звучат так, будто я пригоршню битого стекла проглотила, но откашляться я не решаюсь – знаю, что будет очень больно. Вспоминаю, что сказала мне о Сесилии Дженна. Мол, орала как резаная, когда меня принесли.

– Как ты? – спрашивает Сесилия.

Не успеваю я и рта открыть, как она вытаскивает из-за спины руку и демонстрирует мне вазу с белыми, похожими на звезды цветами.

– Лилии, как те, о которых ты рассказывала.

Они и вправду точь-в-точь как те, что выращивала мама, – с розово-красными, напоминающими след от разлитых чернил полосками по всей длине лепестка. Сесилия ставит вазу на прикроватный столик и кладет мне руку на лоб.

– У тебя небольшая температура.

Прямо как маленькая девочка, играющая в дочки-матери. Наверное, это все побочный эффект болеутоляющих, но я ее в данный момент просто обожаю.

– Обними меня, – говорю я ей и протягиваю руку, к которой подключена капельница.

Она, не колеблясь ни секунды, бросается ко мне в объятья. Проявляя осторожность, чтобы не задеть ребра, Сесилия сжимает в пальцах мою ночную сорочку. Шея становится мокрой от ее слез.

– Я так перепугалась, – признается она.

Этот особняк для нее все равно что сказочный кукольный домик. Здесь никому не положено болеть. И все должны жить долго и счастливо.

– Я тоже, – говорю я.

Мой страх никуда не делся.

– Могу ли я для тебя что-нибудь сделать? – спрашивает она, немного успокоившись и вытирая заплаканные щеки.

Кивком указываю на спящего подле меня Линдена.

– Вытащи его отсюда хотя бы ненадолго, – прошу я. – Ну кому польза от того, что он целыми днями сидит здесь взаперти и квохчет надо мной, как наседка? Может, уговоришь его сыграть во что-нибудь, или, ну не знаю, придумай сама.

Обрадовавшись моей просьбе, она кивает в ответ, мол, не подведет. У нее великолепно получается поднимать настроение нашему мужу. Кроме того, она никогда не упускает возможности насладиться безраздельным вниманием Линдена.

Ей требуется несколько часов, чтобы убедить Линдена в том, что она по нему ужасно соскучилась и что, если он не сыграет с ней в шахматы, слезная сцена ему гарантирована. Он не хочет, чтобы она плакала, потому что опасается выкидыша.

Получаю наконец свою ограниченную свободу.

Некоторое время наслаждаюсь тишиной. Меня охватывают детские летние воспоминания. Купаюсь в тепле и свете. Мамины руки. Отец играет на фортепиано. Голос соседской девочки, гулко звучащий в бумажном стаканчике.

Вдруг в мое сознание проникает звук постороннего голоса, и я мгновенно распахиваю глаза. Комната вокруг меня перестает вращаться только через несколько секунд.

– Рейн?

Нет на свете места, откуда бы я не услышала зов Габриеля. Его голос сильнее ураганного ветра.

Он стоит в дверях. Лицо разукрашено синяками и царапинами. В руках что-то держит, вот только что именно – рассмотреть не могу. Пытаюсь сесть, но получается у меня плохо. Он подходит ко мне и садится рядом. Открывает рот, но я его опережаю:

– Прости меня, пожалуйста.

Положив загадочный предмет на кровать, он берет меня за руку и сжимает ее в ладонях. У меня возникает удивительное чувство безопасности, так же, как в тот момент, когда я упала с маяка в его объятия.

– Ты в порядке?

Вопрос несложный. Он спас мне жизнь, какой никчемной бы она ни была, и поэтому заслуживает честного ответа.

– Нет.

Он смотрит на меня долгим, пристальным и словно невидящим взглядом. Жалкий же, наверное, у меня вид. Но, судя по его отсутствующему выражению лица, мыслями он сейчас где-то очень далеко отсюда.

– Что с тобой? – спрашиваю я. – О чем задумался?

Немного помолчав, он отвечает:

– Ты чуть не умерла.

То, что я чуть не сбежала, остается за скобками.

Думаю о том, что, может, стоит снова извиниться, но тут он берет мое лицо в руки и прижимается своим лбом к моему. Он так близко, что я чувствую тепло его дыхания. Могу думать лишь о том, что больше всего на свете хочу разделить с ним его следующий вдох.

Наши губы едва соприкасаются, так нежно, осторожно, будто мне все это снится.

Он накрывает мои губы своими, потом отстраняется в нерешительности и снова приникает к моему рту. По моему измученному телу прокатывается жаркая волна. Я совсем не чувствую боли. Обнимаю его за шею, льну к нему что есть сил. В этом доме начинаешь ценить каждое счастливое мгновение.

Шум в коридоре заставляет нас отпрянуть друг от друга. Габриель поднимается с кровати и выглядывает за дверь, затем смотрит в окно. Мы совершенно одни. Никак не можем прийти в себя от испуга. Куда делась моя хваленая осторожность?

Сердце бешено стучит. Тяжело дышать. Но винить в этом надо не боль или злость, а радостное упоение, охватившее все мое существо. Габриель нервно откашливается. Щеки его заметно порозовели, а в затуманенных, как после сна, глазах появилось мечтательное выражение. Оба избегаем встречаться друг с другом взглядом.