Капитал Российской империи. Практика политической экономии - В. Галин

Не менее показательным было отношение либералов к национальному вопросу, который, по словам кадета М. Славинского (1910), приобретал все большую остроту: «мы живем под знаком чрезвычайного оживления национальных и националистических чувств у всех народов, населяющих Российскую империю… бродят, наливаются и зреют все оттенки, и разновидности национальных движений… Ближайшее будущее явит картину перехода этого движения из экстенсивности в стадию интенсивного напряжения»{771}. Что же предлагали кадеты для решения национального вопроса в многонациональном государстве? По их мнению, решение лежало на поверхности: сменить принудительное единство свободным самоопределением национальностей ибо «у личности нет более ценных и дорогих прав, чем права национальные»{772}. Государственное единство кадеты собирались сохранить, за счет «общих политических идеалов, созданных творческой мыслью первенствующей (русской) национальности»{773}. В качестве образцового примера они приводили Австро-Венгрию. Однако как подтвердит опыт, подобное решение национального вопроса было чистейшей утопией.

Принцип индивидуализма, лежащий в основе либерализма, возведенный в абсолют, неизбежно приводит к национализму, как к своему высшему выражению. А это в свою очередь ведет к появлению национальных государств, примером тому может служить Европа, и та же Австро-Венгрия, которая рассыпалась на национальные государства, едва столкнувшись с потерей возможности осуществлять «принудительное единство». Либерализация России по кадетскому образцу неизбежно вела к распаду страны на мелкие экономически несамодостаточные, завистливые национальные и территориальные государства, обреченные на ведение непрерывной войны друг с другом.

Этот результат подтвердит итог и краткого нахождения самих российских либералов у власти в 1917 г, приведший к национальному развалу страны: «Окончательно самоопределялись окраины. — вспоминал о результатах деятельности Временного правительства А. Деникин, — Туркестан пребывал в состоянии постоянной дикой анархии. В Гельсингфорсе открывался явочным порядком финляндский сейм… Украинская центральная рада приступила к организации суверенного учредительного собрания, требовала отдельного представительства на международной конференции <…>, формировала «вольное казачество» (не то опричнину, не то просто разбойные банды), угрожавшее окончательно затопить Юго-западный край»{774}.

На отсутствие каких-либо созидательных идей у российских либералов указывал и К. Победоносцев: «интеллигенция — часть русского общества, восторженно воспринимающая всякую идею, всякий факт, даже слух, направленный к дискредитированию государственной власти; ко всему же остальному в жизни страны она равнодушна»{775}. Подобное мнение, говоря о либералах, высказывал и М. Салтыков-Щедрин: «Они не презирают в будущее, а преследуют лишь ближайшие и непосредственные цели! Поэтому их даже не пугает мысль, что “тогда” они должны будут очутиться лицом к лицу с пустотой и бессилием»{776}. С. Булгаков объяснял эту особенность российских либералов их «.примитивной некультурностью, отсутствием воспитания в культуре понимаемой, как трудовой созидательный процесс»{777}. В свою очередь И. Бунин, хорошо знавший своего брата либерала, находил причины данной их особенности в какой-то старой русской болезни «это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает»{778}.

«Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности страшные, — дополнял И. Бунин. — А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то гораздо легче, чем работать»{779}. Действительно, отмечал В. Розанов, «весь тон “господ Родичевых” (имеется в виду один из главных кадетских лидеров. — В.К.) вышел в “господа России”… Так в этом тоне всегда и говорили… У них не было России-Матери… а была — служанка Россия, обязанная бегать у них на побегушках, а когда она не торопилась, они выходили из себя и даже вредительствовали ей»{780}.

Единственную реальную несоциалистическую альтернативу либералам представляли правоконсервативные силы, озабоченные только и исключительно сохранением любой ценой своего привилегированного положения. Они еще со времен Первой русской революции все больше связывали свои надежды с появлением «сильной руки». Они обвиняли С. Витте, что «мало расстреливал», а П. Столыпин, по словам М. Меньшикова, обладал явным недостатком «тех грозных свойств, которые необходимы для победы… Он был слишком культурен и мягок для металлических импульсов сильной власти». «Нужен сильный человек», — писал в 1911 г. М. Меньшиков{781}. Но самый корень зла, с точки зрения правых, — по словам А. Бородина, — заключался в царе{782}. Для правых, замечал Д. Ливен, «Николай II был основной частью проблемы»{783}. П. Дурново надеялся, что, в конце концов, «потребность в мощной руке» все же «выведет сильного человека из мрака неизвестности»{784}.

При этом правые так же, как и либералы, не имели никаких созидательных идей для решения ключевых задач. Вся их «творческая мысль» сводилась к консервации существующего порядка любыми средствами. Не случайно в аграрной проблеме мужик ими «воспринимался как враг», с которым, по словам П. Дурново, «любые политические уступки бессмысленны, компромисс невозможен, а удовлетворение требований — немыслимо, остается одно “усмирение”»{785}. В национальном вопросе тот же П. Дурново лишь констатировал факт «растущего сепаратизма», но опять же не выдвигал никаких практических идей по сохранению государственного единства. Вся надежда консерваторов была только на силу: «Землевладельцы требовали устранить всякие сомнения относительно (их) дальнейшей судьбы… и настаивали на бескомпромиссных репрессиях»{786}.

Первая русская революция была ими успешно подавлена, однако, отмечал М. Вебер, «русское самодержавие, в том виде, в каком оно сохранялось до сих пор, т.е. в виде централизованной полицейской бюрократии, как раз теперь, когда оно побеждает ненавистного врага, по всем очевидным признакам не имеет никакого другого выбора, кроме как рыть самому себе могилу. Так называемый ”просвещенный” деспотизм противоречил бы интересам своего же самосохранения… Самодержавие при этом смертельно ранит само себя»{787}. Тем не менее, полагал М. Вебер в 1905 г.: «Только неудачная война могла бы окончательно покончить с самодержавием»{788}. Пока же у «Думы нет права утверждать бюджет, что должен иметь в виду германский рынок капиталов», — предупреждал своих немецких читателей М. Вебер{789}.

Вместе с тем М. Вебер полагал, что Россия еще «не созрела для настоящей конституционной реформы»{790}. Несмотря на это, «для либерализма вопрос жизни — бороться с бюрократическим и якобинским централизмом, насаждать в массах старую индивидуалистическую идею “неотъемлемых прав человека” <…>, — утверждал М. Вебер, — «хотя борьба за “индивидуалистические”жизненные ценности должна учитывать «материальные» условия и следовать по пятам за их изменениями, “реализация” этих ценностей никак не гарантирована “экономическим развитием”. Шансы на “демократию” и “индивидуализм” были бы невелики, если бы мы положились на “закономерное” действие материальных интересов. Потому что материальные интересы явно ведут общество в противоположном направлении». «Мы — “индивидуалисты” и партийные сторонники “демократических” институтов, идем “против течения”, против материальных обстоятельств»{791}.

Первая мировая война действительно приведет к падению самодержавия и дворцово-конституционному перевороту кадетов в феврале 1917 г. Однако победа идей и институтов, не обеспеченных соответствующими материальными возможностями общества, неизбежно ведет не к их торжеству, а к насилию и к разрушению, к уничтожению всего общественного организма, к хаосу и анархии. Именно к этому результату и привела «либеральная революция» Россию всего за 7 месяцев. Эту данность подчеркивали слова одного из видных кадетов, участника создания в 1918 г. Добровольческой (белой) армии, П. Струве: «Русская революция оказалась национальным банкротством и мировым позором — таков непререкаемый морально-политический итог пережитых нами с февраля 1917 г. событий».{792}

Либералы тупым тараном пробили глухую стену самодержавия, и тем самым высвободили народную стихию, которая легко перешагнула через них и уже была готова перешагнуть вообще через всю русскую цивилизацию. И российские либералы, объединившись с правыми, спрятались за штыки военных диктатур белых генералов, взывая к Западу о помощи и интервенции[66]. И именно Запад стал их единственной опорой. Гражданская война была, по сути, навязана России иностранной интервенцией, без нее масштабной Гражданской войны в России не было бы[67].