Свой круг - Данил Корецкий

Григорьев подошел к Саше, который, стоя перед зеркалом, резко припадал на согнутую в колене ногу, одновременно выбрасывая вперед руку со шпагой.

— Корпус ровный, рука — перпендикулярно оси туловища, вот так, видишь? И — раз!

Как стрела из тетивы! Чтобы пробить любую защиту!

— Какая история?

— Отборочные соревнования. Два кандидата в сборную области — Золотов и Марцев.

Идут голова в голову, вдруг по стрельбе Марцев почти все пули пустил «в молоко».

Говорит: пистолет разлажен. А накануне Золотов оставался в тире позже всех и имел доступ к оружию. Я, конечно, ничего сказать не могу, но ребята решили — его рук дело.

— Почему? Какие основания для таких подозрений? — перебил я.

Тренер замялся.

— Понимаете, было в нем нечто неприятное. Вот смотрит, а впечатление, будто думает про тебя что-то нехорошее. Ребята его не любили, старались держаться подальше. Может, поэтому? А оснований, в общем-то, никаких.

— Ясно. А что потом?

— Да ничего. Обиделся и ушел из команды. Иногда встречались в городе. «Как дела?» — «Нормально». В последнее время важный стал. Он что, в горисполкоме работает?

— Около него. — Я встал. — Спасибо за информацию. Не буду больше отвлекать.

— Не думаю, чтобы я вам здорово помог, — улыбнулся Григорьев. — Вы же его не тренировать собираетесь. Но что знал — рассказал.

По дороге домой анализировал собранные данные, пробовал их на прочность и пришел к выводу, что работа подходит к концу. Не хватало лишь нескольких деталей, последних штрихов, которые превратят версию «Инсценировка» в безупречно логичную конструкцию обвинения.

Додумать мысль не сумел — разболелась голова, ныло под ложечкой, как всегда, когда оставался без обеда. Печальный опыт старших коллег подтверждал мнение врачей о губительности для желудка нерегулярного питания и нервных перегрузок: язва во все времена была профессиональной болезнью следователей.

Завернул в молочный за кефиром, двадцать минут протолкался в раздраженной очереди и окончательно потерял охоту размышлять о деле.

После ужина лежал на тахте, читал газеты, журнал и разговаривал с Асей, точнее, говорила она, а я вставлял реплики и междометия, имитирующие диалог. Спать лег рано, с ощущением, что среди ночи раздастся телефонный звонок, «выдергивающий» на происшествие. К счастью, оно не оправдалось.

Утром я чувствовал себя значительно лучше, даже сделал некоторое подобие гимнастики и, следуя устоявшемуся стереотипу, выпил «для бодрости» чашку кофе, хотя никогда не ощущал его бодрящего действия.

На работу шел не спеша, стараясь дышать «понаучному»: на четыре шага — вдох через нос, на три — выдох через рот. Возле юридической консультации, дожидаясь открытия, толпились родственники арестованных, обвиняемых, ожидающие суда под подпиской о невыезде. Все они крепко надеялись на адвокатов, обсуждали способности каждого, пересказывали байки о блестяще выигранных делах, жаловались друг другу на несправедливость следствия или превратность судьбы. То и дело слышалась фамилия Пшеничкина. Нескольких человек я знал, но поздоровался только один, остальные отворачивались и замолкали.

Когда я отпирал кабинет, зазвонил телефон. Без четверти девять, кому так не терпится?

Не терпелось Крылову.

— Отоспался? У меня был соблазн вытащить тебя из постели на рассвете. Скажи спасибо, что сдержался!

Я в очередной раз подивился верности предчувствия.

— Ну, выкладывай.

— Твой подопечный у нас. Давай быстро в отдел!

В райотделе шла обычная утренняя суета: дежурный передавал смену, собирались на развод милиционеры патрульного взвода, готовились к отправке в суд покаянно-похмельные хулиганы. Звякали ведра, разило гуталином и карболкой.

По широким каменным ступеням с вытоптанными в середине полукруглыми углублениями я поднялся на второй этаж старого здания, свернул в аппендиксом прилегающий к основному коридору тупичок уголовного розыска, без стука толкнул дверь, за которой слышалось знакомое жужжание.

Крылов брился, неустойчиво пристроив на двух спичечных коробках круглое дамское зеркальце.

— Вчера вечером он поехал на дачу, — как бы продолжая только что прерванную мысль, встретил меня Александр. — И заночевал. И нам пришлось… Холодно, доложу тебе, в лесочке, и сыро!

Он выключил бритву, привычно сунул в ящик стола, вытряхнул на ладонь и вбил в щеки несколько капель дешевого одеколона с резким цветочным запахом, поморщился.

— Черт, никак не соберусь принести приличный лосьон!

И без всякого перехода продолжил:

— На рассвете вышел, и не на станцию, а в лес, у него там тайник в дупле, только собрался закладку делать, тут мы его и взяли!

— А что прятал?

Саша озабоченно провел рукой по щекам.

— Интересную штуку.

Крылов не торопясь отпер сейф, вытащил газетный сверток, медленно развернул. В руках у него оказался зеленый мешочек из плотной, энергозащитной ткани с застежками, крючками и тесемочками, точно такой же, как изъятый в квартире Петренко, только туго набитый.

— Ознакомься! — Зеленая колбаска тяжело шлепнулась на стол.

Я распустил «молнию» и извлек из скользкого нутра три прозрачных целлофановых пакета, сквозь которые хорошо просматривалось содержимое: свернутые в трубку иностранные банкноты, золотые монеты, тусклое приисковое золото — песок и самородки.

— Тысяч на сорок?

— Пожалуй, — кивнул Крылов и зевнул. — Вот мой рапорт, вот протокол изъятия, вот объяснение Золотова.

Рядом с золотом и валютой легли исписанные неровным почерком листы грубой, почти как оберточная, бумаги.

— А я пошел спать.

— Как он все объясняет? — спросил я, не прикасаясь к материалам.

— Как обычно: беззаконие, провокация, подкинули.

Крылов слегка улыбнулся.

— Поначалу трепыхался, сила в нем есть, хотя с виду не скажешь. Потом скандалил, телефон требовал, грозился всех с работы поснимать. Скукотища.

Он снова зевнул.

— Ну, я пошел.

— А кто будет со мной работать?

Александр задумался.

— Волошин после суток. Полугаров сидел со мной в засаде, от Трифонова толку мало, Гусаров на учебе…

Он махнул рукой.

— А что делать? До обеда я продержусь…

Я объяснил.

— За два часа справишься.

Крылов вздохнул.

— Считай — уговорил. Деваться-то некуда.

Вернувшись к себе, я оформил постановление о производстве обыска, зашел к прокурору, доложил обстановку.

— Вот видите, что получается, — нравоучительно проговорил шеф. — Простое на первый взгляд дело оказалось разветвленным и запутанным. — Он размашисто расписался, подышал на плоскую печать со складной ручкой-петелькой. — Потому они и хотели вас скомпрометировать, вывести из игры. Так?

— Так, — я кивнул.

— Значит, надо быть осмотрительным, проявлять бдительность, избегать двусмысленных ситуаций. — Белов оттиснул печать на своей подписи, протянул постановление. — Делайте выводы, Юрий Владимирович!

И когда я уже шел к двери, сказал:

— Будьте внимательны, у валютчиков бывают довольно хитроумные тайники!

Этому меня учили еще на третьем курсе университета, но шеф искренне верил, что дал чрезвычайно ценный совет.

На обыск я взял практикантов. Золотовы жили в центре — десять минут ходьбы от прокуратуры. Крылов скрупулезно выполнял задание — когда мы подошли к добротному пятиэтажному зданию, нас уже ждал участковый — молодой младший лейтенант в неловко сидящей форме.

На третьем этаже я позвонил в пятьдесят вторую квартиру.

Открыл Золотов-старший. Узнав о цели нашего прихода, он страшно возмутился и бушевал минут десять, крича, что нет закона, по которому можно измываться над людьми, если у них в доме произошел несчастный случай. Он угрожал самыми ужасными карами, называл фамилии ответственных должностных лиц, предрекал мне скорое увольнение с работы и привлечение к ответственности за злоупотребление властью.

Слушая гневный монолог, я подумал, что звонить от имени Чугунцова вполне мог сам глава семейства, все необходимые для этого качества у него имеются.

— Жаловаться вы имеете право, куда сочтете нужным, — прервал я его, улучив момент. — Я несу полную ответственность за свои действия. Так же, как и вы за свои. А теперь ознакомьтесь с постановлением и распишитесь.

Мать Золотова — серая, невзрачная женщина — испуганно наблюдала за происходящим, но в разговор не вмешивалась: в семье она не имела права голоса.

Валерий Федорович занимал отдельную комнату. На ковре над кроватью висела фехтовальная маска, под ней, наперекрест — рапира и шпага. Много фотографий хозяина, в основном портреты, глаза картинно прищурены, обязательно присутствует сигарета. Несколько безвкусных ваз отражали представление Золотова о прекрасном.

Обыск продолжался несколько часов. Почти ничего интересного, кроме нескольких обрезков плотной зеленой ткани, обнаруженной в шкафу за рядами книг. Участковый заметно удивился, когда я включил их в протокол, а Золотев презрительно скривился: «Она же по рублю за метр, тут всего-то копеек на пять! При всем желании дело не раздуете!»