Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Авдеенко Александр Остапович

Гельтищев иронически усмехнулся и поправил галстук.

— Полная демократия, значит, и свобода слова? А между прочим, можно было бы с вами поспорить, к примеру, о так называемом идеализме.

— Долго спорить не пришлось бы! Поповщина сейчас не в моде!

— С ней в космос не полетишь, — авторитетно вставил Таран, вспомнив бесконечные рассказы Коли Маленького. — И другие миры не откроешь.

Присутствие хорошенькой девушки явно вдохновляло его.

Андрюша обрадованно подхватил.

— Слыхал? Это тоже не последний аргумент. Они, — он кивнул на Тарана, — умеют спорить. Народ там знающий и зубастый. Я как-то был у них на собрании, отчет в «Ленинскую смену» писал.

— А я в этой газете ваши стихи читал, — улыбнулся Николай. — Про любовь. Здорово написали.

Андрюша покраснел и украдкой бросил взгляд на Марину.

— Это так, первые опыты, — смущенно ответил он.

— Скромность украшает человека, — засмеялся Жора.

Андрюша зло прищурился.

— Много ты в этом понимаешь!

— А я во всем понимаю. Специальность такая.

— Мы твою специальность знаем!

— Андрей, что ты сегодня такой воинственный? — улыбнулась Марина. — Лучше стихи нам почитай.

— Настроения нет.

— Скажи, — обратился Николай к Юре Назарову, — кто тебя ножом-то ударил?

— Не знаю я их. У одного только кличку слышал — Уксус. Вот он и ударил.

— Узнаешь его?

— Еще бы! Длинный такой, в ковбойке.

— А больше никого не запомнил?

— Больше… — Юра задумался, — рыжий такой еще был. Щека дергается. Тоже кличка у него есть, забыл только какая.

Николай и Таран внимательно слушали.

— Всего-то их много было? — спросил Таран.

— Человек пять, один совсем пацан, лет четырнадцати. Все там разгрохали, гады. И еще предупредили: заведете опять шарманку, не такой бенц устроим!

Юра неловко повернулся и сморщился от боли.

Марина сочувственно спросила:

— Болит, да?

— И дернула нелегкая связываться! — беспечно вздохнул Жора. — Вот уж верно про тебя врач сказал: «Жертва собственной неосторожности».

Николай сухо произнес:

— Заяц он, этот врач.

— Верно! — с энтузиазмом подхватил Андрюша.

— А по-моему, всегда надо трезво взвешивать обстановку, — сказал Гельтищев, снова поправляя галстук. — Пять против одного — это много.

Но тут опять вмешался Андрюша, и снова разгорелся спор.

Вскоре начали прощаться.

Спускаясь по лестнице, Таран мечтательно произнес, кивнув на шедшего впереди Гельтищева:

— А мировой свитер на этом парне.

— Могу достать, — охотно отозвался Жора.

— Монета будет, так и сами достанем, — отрезал Таран.

В вестибюле Илья Куклев не спеша говорил Борису:

— …А резец надо затачивать под другой угол. Потому скорость на таких оборотах пульсирует. Опасный момент создается.

— Ну что, заждались? — спросил, подходя к ним, Таран.

— Вы бы еще два часа там сидели, — проворчал Куклев, вставая.

Гельтищев и Жора ушли вперед.

У гардероба Андрюша задержал Марину.

— Ты спешишь?

— Пока нет.

— Почему пока?

— Потому, что уже семь, а в восемь мне надо идти в гости.

— Каждый раз ты куда-нибудь спешишь, — с обидой сказал Андрюша.

Марина мягко взяла его под руку.

— Неправда. Ведь ты сам знаешь, что неправда.

Ее большие темные глаза смотрели на Андрюшу с ласковым упреком, и он честно признался:

— Мне почему-то всегда тебя не хватает.

Марина не ответила.

Они направились к выходу, издали помахав на прощание ребятам.

— Хороша девчонка, — мечтательно произнес, глядя им вслед, Таран и, вздохнув, добавил: — Но есть, конечно, и лучше.

— Он тоже парень свой, — заметил Николай.

Выйдя из больницы, они еще долго гуляли по улицам. Тьма сгустилась. Сквозь плотные кроны деревьев еле пробивался золотыми нитями свет уличных фонарей. Широкие плитчатые тротуары тонули во мраке. А рядом, за черными стволами акаций, проносились освещенные троллейбусы.

Ребята, все четверо, молча, плечо к плечу, шли по тротуару. Лишь огоньки папирос, на секунду разгораясь, освещали их лица.

— Жалко того парня, — сказал Николай. — Чуть двинется, и уже больно.

— И еще грозят, — зло прибавил Таран: — «Только заведите свою шарманку, и не такой бенц устроим».

Внезапно ребята остановились и переглянулись.

Потом никто из них не мог вспомнить, у кого именно вдруг возник необычный и дерзкий план. Но все мгновенно оживились, заговорили, перебивая друг друга, плотной группой стоя в темноте на пустынном тротуаре.

Николай, сдерживая возбуждение, как можно спокойнее предупредил:

— А в штабе объясним. Хотим, мол, жизнь в этом красном уголке наладить. Вечер организовать. Для начала под нашей охраной. Поняли?

— Вот это да! — самозабвенно воскликнул Таран. — Ну, держись, хлопцы!

Илья Куклев довольно кивнул круглой головой.

— Дело будет. Давно я до них добираюсь, душа с них винтом.

Борю Нискина лихорадило, как накануне ответственнейшей турнирной партии.

— Главное — план, — горячо объяснял он. — Это половина успеха, имейте в виду!

Таран вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

— Братцы, надо девушек пригласить, А то как же?

— Сами придут, — ответил Николай.

— Нет, своих. А то и чужие побоятся, — настаивал Таран.

Его поддержал Борис.

— Ладно, — неохотно согласился Николай. — Предупредим в райкоме Аню.

И вдруг все замолчали. Николай даже в темноте ощутил настороженные, осуждающие взгляды друзей. Ему стало не по себе.

— Ты это брось, Николай, — тихо сказал сразу ставший серьезным Таран. — Машу, значит, жалеешь? А других девчат, выходит, можно звать? За них тебе не страшно, да?

Николай, потупясь, минуту молчал, потом медленно произнес:

— За всех боюсь. И Машу я не позову.

Он вдруг с необыкновенной ясностью ощутил — до боли, до такого испуга, что оборвалось все в груди, — как дорога ему Маша, ее смех, улыбка, крутые локоны на хрупких плечах, теплый, лучистый взгляд больших карих глаз, ее губы, которые он лишь однажды осмелился поцеловать, — вся Маша, необыкновенная, чудесная, как из сказки, девушка. Только бы была счастлива, только бы видеть ее все время рядом или ждать встречи. Да как же можно хоть на миг рисковать всем этим? Как он будет жить, если вдруг… Нет, невозможно. Как они не понимают этого!

Николай провел рукой по разгоряченному лбу и упрямо, с расстановкой, повторил:

— Не позову!

— Хорош… Хорош наш бригадир… — сквозь зубы процедил Таран. — Свое бережешь, а на других наплевать?

— Ну ладно тебе, — вмешался Борис и, взяв Тарана за плечо, попытался увлечь за собой. — Завтра разберемся, когда у вас головы остынут.

— Ну, нет! — Таран в ярости стряхнул его руку и снова повернулся к Николаю. — Я ему все скажу. Он думает, у него одного любовь. Так, что ли? А другие, думаешь, не любят? А у других душа не дрожит? Да если хочешь знать…

Таран захлебнулся от нахлынувших на него чувств и на секунду умолк. И именно в эту секунду он понял, что нельзя говорить то, что собрался сказать сейчас, нельзя потому, что ему придется наврать, выдумать то, чего нет, чего он только хочет, чтоб было, хочет со всей силой, на какую способен, хочет даже тогда, когда убежден в обратном. Но… этого нет. Нет! А Николаю надо бросить в лицо то, что есть, то, что он сам, Василий, может потерять в случае чего. А разве можно потерять то, чего не имеешь?.. И все-таки Николай поступает подло, как трус, как собственник, как куркуль какой-то.

Таран перевел дыхание и глухо, с накипевшей злостью сказал:

— Валяй, бригадир, делай, как знаешь. Но нет тебе моего согласия, попомни это.

— Не пугай, — хмуро ответил Николай. — Не из пугливых мы.

И все-таки ему было не по себе. Он догадывался, почему вдруг взорвался Таран, и в душе не мог не согласиться с ним. Да, вообщето Таран, может быть, и прав, но… но пусть он лучше не касается Маши. Однако Николай видел, что и Борис и Илья Куклев — оба они осуждают его. Так еще не бывало в бригаде, к этому Николай не привык.