Я иду искать... Книга первая. Воля павших - Олег Верещагин

— Я?! — искренне удивился Олег. — Да ну на фиг…

— Говорила сестра — знатно поешь, — настаивал Гостимир. — Что из неслыханного. Скучно же!

Одобрительные возгласы посыпались со всех сторон. Олег понял, что отбиться не удастся — народ жаждал зрелищ.

— Ладно, спою, спою! — отчаянно махнул он рукой. — Не понравится — за борт не бросайте, я вам еще пригожусь… Ну-ка, сыграй так…

Он тихо пропел, сбиваясь, без слов мелодию одной из песен Высоцкого. Гостимир согласно кивнул и умело подхватил — пальцы так и бегали по струнам на изогнутом лебединым крылом деревянном коробе. Олег улучил мгновение и включился:

Возвращаюся с работы, рашпиль ставлю у стены…Вдруг — в окно порхает кто-то из постели, от жены!Я, конечно, вопрошаю: «Кто такой?!»А она мне отвечает: «Дух святой!»Ох, я встречу того духа!Ох, отмечу его в ухо!Дух — он тоже духу рознь;Коль святой — так Машку брось…

…Может быть, не все в песне было понятно горским мальчишкам, но общий не слишком пристойный смысл они уловили и похохатывали, косясь друг на друга, в нужных местах. А Олег, видя успех, разошелся и хотел спеть еще «Про любовь в средние века», но потом вдруг — неожиданно для самого себя! — задумался на несколько секунд и показал Гостимиру совсем другую мелодию… А сам, помолчав немного, отставил подальше миску и…

Водой наполненные горсти ко рту спешили поднести…Впрок пили воду черногорцы — и жили впрок. До тридцати.А умирать почетно было средь пуль и матовых клинков,И уносить с собой в могилу двух-трех врагов,двух-трех врагов!

…Он не очень-то смотрел по сторонам. Но тишина подсказала ему — выбрал правильную песню. Правильную.

Пока курок в ружье не стерся — стреляли с седел и с колен!И в плен не брали черногорца — он просто не сдавался в плен!А им прожить хотелось до ста — до жизни жадным! —век с лихвой,В краю, где гор и неба вдосталь, и моря — тоже с головой…Шесть сотен тысяч равных порций воды живой в одной горсти.Но проживали черногорцы свой долгий век — до тридцати.

Все смотрели на него. Все слушали. Притихнув, сидели неподвижно, забыв про еду. Слушали те, кому не то что тридцать — кому и двадцать могло уже никогда не исполниться. И Олег, с ужасом поняв это, поняв, что поет для смертников, почувствовал, как на миг сорвался голос — сжало горло.

Но все равно продолжал петь, глядя теперь уже не поверх голов, а в заблестевшие глаза мальчишек вокруг…

И жены их водой помянут. И прячут мальчиков в горах,Покуда мальчики не станут держать оружие в руках!Беззвучно надевали траур и заливали очаги.Воля павшихИ молча лили слезы в травы — чтоб не услышали враги.Чернели женщины от горя, как плодородная земля —А им вослед чернели горы, себя огнем испепеля!То было истинное мщенье — бессмысленно себя не жгут! —Людей и гор самосожженье, как несогласие, как бунт!И пять веков — как божьи кары, как месть от сына за отца! —Пылали горные пожары и черногорские сердца!..Пари менялись, царедворцы — но смерть в бою всегда в чести.Не уважали черногорцы проживших больше тридцати!…Мне одного рожденья мало. Расти бы мне из двух корней!Жаль — Черногория не стала второю родиной моей!..

Он умолк. И, чтобы не молчать, чтобы хоть что-то сказать в наступившей тишине, сказал:

— Вот.

— Благо тебе, Вольг, — откликнулся Гоймир. — Благо тебе.

И отвернулся в море.

А Олег необычайно отчетливо вспомнил, когда он выучил эту песню. Весной 99-го, когда НАТО бомбило Югославию, вот когда. Отец смотрел новости, ругался сквозь зубы, а потом уходил к себе в комнату и ставил кассету. А на небе горели, взрывались дома и с гулом плыли над взлетными полосами бездушные и высокомерные «файтинг фалконы», «иглы», «торнадо», «хорнеты», «тандерболты»…

Как тот данванский фрегат, что придавил его, четырнадцатилетнего славянского мальчишку, на железнодорожной просеке. Придавил ужасом, мощью, беспомощным сознанием собственного ничтожества перед проплывающей в небе броневой тучей…

А еще вспомнилось тоже виденное по телевизору — люди, взявшись за руки, стоят на мостах и глядят в пересеченное пунктирами очередей завывающее небо. Женщины стоят, дети и старики.

Нельзя прятаться от опасности. И если уж совсем нет сил — одолеть врага, если не осталось даже надежды — так надо подняться в рост и, глядя ему прямо в глаза, сказать: «Стреляй, сволочь».

И пусть тогда убивает.

Это — тоже победа.

В последующие дни у Олега было много возможностей снова и снова пожалеть о необдуманном решении принять участие в ОЧЕНЬ плохо продуманной, подготовленной и управляемой экспедиции. Нет, морская болезнь не вернулась. Но было постоянно холодно (опять-таки ОЧЕНЬ!), мокро и ветрено. Возможность согреться была только в спальнике — по утрам из него не хотелось вылезать. На четвертое утро появилось солнце. Нет, вообще-то оно никуда и не девалось, предпочитало оставаться на небе круглые сутки. Просто на этот раз оно решительно разогнало тучи, очистило небосклон, заиграло на воде… и ударил мороз градусов в пятнадцать. Брызги замерзали на лету, и коч набрал лишний вес за счет льда.

Лежа в спальнике, Олег хмуро размышлял над своим идиотизмом. Помимо воли перед ним вставала картинка — коч затирают и давят могучие льды, они все идут пешком… куда — не вполне понятно. Ему уже объяснили, что коч не может затереть в принципе — он построен так, что лед сам выдавливает кораблик наверх. А уж летом такого льда не бывает даже на самом севере. Это не зима, когда Снежные Моря замерзают до самого побережья! Но жуткое видение продолжало качаться перед глазами.

— Морской Народ!!! — заорал кто-то с носа. Все вокруг засуетились, забегали, из спальников пулями повылетали даже те, кто вроде бы дремал. Йерикка перескочил через лежащего Олега, крикнул:

— Вставай скорей!

Около носового склада расхватывали охотничье оружие — рогатины, короткие мечи, тяжелые топоры. Кое-кто скакал по обледеневшим трапам босиком. Выбираясь наверх, все рассыпались вдоль бортов или группировались на носу и корме. Захваченный общей тревогой, Олег тоже вскочил, не ощущая холода. Воображение почему-то рисовало ему викингов на большом длинном корабле, подгоняемом неутомимо шевелящимися веслами. «Во попал!» — лихорадочно думал он, засовывая за пояс брошенный ему меч и поспешно передергивая затвор «сайги». Но, когда он в числе последних взобрался на борт, то не увидел никакого корабля вообще — на все шестнадцать румбов, как говорят моряки на Земле. Только метрах в двухстах к кораблю, по-дельфиньему выпрыгивая из воды, приближалась большая стая крупных рыб.

— А где? — тяжело дыша, спросил он.

— Кто? — ответил вопросом оказавшийся рядом парнишка, державший обеими руками тяжелый топор-секиру.

— Эти. Морской Народ, — повторил Олег.

— Да вот же они! — удивленно указал топором горец. — Плывут! Дай боги — по-мирному… Махаться перед охотой — недобро…

Но Олег его уже не слушал. С изумлением и омерзением он понял, что к кораблю плывут вовсе не рыбы — это были человекоподобные зеленокожие существа, необычайно стремительно передвигавшиеся волнообразными движениями чешуйчатых тел. Челюсти их резко выдавались вперед, над выпуклыми надбровными дугами начинался гребень, становившийся все выше и выше до центра спины, а потом вновь уменьшавшийся к копчику. Некоторое время Олег не мог понять, есть ли у Морского Народа хвост, пока те не подплыли поближе и не стало ясно — хвоста нет, а есть почти обычные ноги, в то же время напоминавшие плавники.

Метрах в двадцати от корабля Морские Люди разделились на два потока и, охватив коч овалом, легко пошли вровень с ним, то и дело поворачивая к людям ничего не выражающие большеглазые лица. Потом один из них плавно отделился от остальных и приблизился к корме. Старик кормщик, передав рукоять весла напарнику, наклонился над водой и крикнул:

— Добром пусти — дадим чего! А нет — много нас, с огненным боем идем, бить вас станем!

Не переставая пугающе легко держаться вровень с кочем, Морской Человек поднял из серой воды длинную трехпалую руку с перепонками, коротко протрещал — словно на сучок наступили. Кормщик взял в ладонь поданный ему нож — не камас, конечно, а просто длинный одноострый клинок из бронзы, кованый с рукоятью в одно целое и, нагнувшись ниже, вложил оружие в пальцы чудища. Оно немедленно нырнуло — и тут же, повинуясь явному беззвучному приказу, нырнули и остальные, чтобы появиться метров за сто от коча. Олег шумно перевел дух, покосился на соседей — никто не смотрел насмешливо, размякли лица, опускались руки с оружием. Олег щелкнул предохранителем ружья.