Во все тяжкие… - Анатолий Тоболяк

— Спасибо, Костя, — отвечал я. — Ты настоящий друг.

— Ешь, ешь! Налегай! А ты меня вспоминал хоть разок за это время, скажи честно?

— А то нет! — честно отвечал я жуя. — Каждый день радовался, что тебя нет рядом.

Наконец он подошел к главному. Почему, интересно, я его не спрашиваю, как у него обстоят дела? С Миленой и вообще.

— А я жду, когда ты сам расколешься. Ты же за тем и приехал, чтобы поплакаться у меня на груди. Не так, скажешь?

— Так. Угадал, — сразу помрачнел Автономов, закуривая очередную сигарету. — Но не поплакаться. Это ты брось. Этого от меня не дождешься. Просто высказаться приспело.

— Валяй!

— Вот скажи мне, Анатоль… ты сколько дней в этом инвалидном доме, недели полторы уже?.. Вот скажи, как ты можешь обходиться без своей Натали? Честно скажи.

— Ну, скажу. Пожалуйста. У меня другая подружка есть. Рукопись моя. Понял?

— Брось, Анатоль! Я ведь серьезно спрашиваю. В постель ты ее берешь, что ли, с собой, свою рукопись?

— Ага! Она меня и по ночам греет.

— А Натали? Как ты можешь без нее, я не представляю! Ты же молодожен, считай. А взял и уехал и в ус не дуешь. Для меня это просто непредставимо, Анатоль.

— Ну, ты хищный мужик. Ты страсть рвешь на куски. А я не такой. Я, может быть, Костя, перегорел. Мне достаточно, что Натали есть и ждет меня. Уразумел?

— Вот-вот! Это ты честно сказал, — обрадовался Автономов. — У тебя ранний климакс, Анатоль.

— Как бы не так!

— Или другое: не любишь ты по-настоящему свою Натали. Она нужна тебе как домохозяйка, не больше. Признайся.

— Давай замнем, Константин Павлович.

— А-а! Рассердился! Правду ты не любишь. А я вот говорю тебе как на духу: я без Милены кое-как вытягиваю рабочий день. Я тоскую без нее, я маюсь, Анатоль. Жду не дождусь, когда увижу. Часы считаю.

— То-то ты у меня здесь коньяк хлещешь!

— А почему, знаешь? — крутнулся в кресле Автономов.

— Догадываюсь. Вы поцапались.

— Да, правильно, поцапались. Даже не так. Крупно поссорились. А почему, знаешь? Я тебе скажу. Кому я еще могу довериться? Но ты не вздумай при случае проговориться своей Натали. Слышишь, Анатоль? Не вздумай.

— Очень мне это надо, — хмыкнул я.

— Она сегодня ночью… — Автономов сглотнул комок в горле, — опять не пустила меня к себе, — проговорил он раздельно и внятно, с тихим ужасом. И замер, ожидая моей реакции. Я захохотал, чем сразу взбесил его.

— Ты что? Ты что рыгочешь?

— Ох, не могу, Костя! Смешно.

— Чего тебе смешно, недоумку?

— А то… ха-ха-ха!.. как ты это сообщаешь.

— Как?!

— Как о вселенской трагедии, Костя, по меньшей мере.

— А это не трагедия по-твоему? Нет?! Я ее прошу, умоляю, можно сказать, а она ногой дрыгает, спинывает меня, на раскладушку гонит. Это как? Это комедия по-твоему?

— Ох, Костя, не смеши снова! Ты что, впервые живешь с женщиной? Раиса разве не давала тебе иногда от ворот поворот?

— Это я ей давал от ворот поворот, а не она мне!

В последние годы, да? А в молодости, когда вы от души миловались? Получал же ты отказы, и неоднократно, наверно. Чего ж ты хочешь от Милены? Может, она устала. Может, опасный период. Может, просто не было желания… у них это бывает. В чем трагедия?

— Какой ты умный, писака! Все-то ты знаешь-понимаешь! — противно засюсюкал Автономов. — А я тебе скажу: здесь что-то не так. Она мне принципиально отказала, я это почувствовал. Ее, видишь ли, мои обвинения за живое задели.

— Какие обвинения?

— СПРАВЕДЛИВЫЕ!

— То есть?

— Я в пятницу к ней на работу заехал без предупреждения. Около шести часов. Все уже расходятся по домам, а она, представь, сидит преспокойно в чужом кабинете, покуривает и болтает с неким Ростроповичем, ты его не знаешь.

— Как не знать! Знаменитый виолончелист. Муж Галины Вишневской.

— Не остри, остряк! Покуривает, болтает, домой не спешит. А ему палец в рот не клади, этому Ростроповичу. Он бабник еще тот. Молодой, смазливый. В Израиль, между прочим, собирается.

— Ну и что? Ты испугался, что заберет Милену с собой в Израиль?

— Эх, Анатоль! Так бы я тебе и врезал, не будь ты Тоболяком! Не в Израиле дело. А в том, что сидит, покуривает, разговаривает, как свободная женщина.

— А кто она по-твоему? Рабыня твоя? Наложница?

— Она жена моя фактически!! — заорал Автономов. — Забыл? Я фактически ее муж. У нас семья фактически, а она такое себе позволяет! — заметался он по комнате.

— И ты выразил ей свое негодование? — закурил я сладкую сигарету «Кэмел».

— Да! — остановился он передо мной. — Я ей дома, когда девчонка на улице гуляла, все высказал. Сказал, что я не могу такое терпеть, все ее Шуры-муры.

— А после этого полез к ней в постель?

— Не полез, не полез, выбирай слова! Мы всегда вместе спим. А тут прогнала, это как?

— А ты что ожидал после такого скандала?

— Я успел покаяться до того, как полез.

— Слабо, значит, покаялся. Неубедительно.

— Нет, не в этом дело! Она… я почувствовал… не обо мне думала. Она думала об этом Ростроповиче!! — сильно скрипнул зубами Автономов. — НАЛЕЙ! — приказал он.

Почти сразу, без плавного перехода из трезвого состояния в стадию опьянения, как бывает у людей нормальных, вроде Сочинителя, Автономов, будучи внешне вполне дееспособным, вдруг мгновенно и глухо заснул в кресле. Только что стоял передо мной — живой, возбужденный, даже агрессивный, и вот на тебе: храпит с закинутой головой, приоткрытым ртом и оскаленными зубами — страшноватый и незнакомый. (Недаром я сплю всегда лицом к стене. Это чтобы Наташа не увидела утром мое лицо, не напугалась и не поразилась моей древности.)

Я взял початую пачку сигарет, зажигалку и тихонько вышел из комнаты.

Серенький был денек, без дождя, но и без солнца, самый что ни на есть творческий. Но для меня уже пропащий. Уже не восстановимый в зоркой, ясной трезвости. Уже неплодотворный. Уже, считай, вычеркнутый из остатних немногочисленных дней жизни. Обещающий, правда, вечернее чтение книги интересного экспериментатора Карлоса Кастанеды. Это в том случае, если дружище Автономов надумает уехать последним автобусом. А если останется на воскресенье, то последует, как Бог свят, продолжение застолья.

Я свернул с тропинки, где подстерегала опасность встречи с разговорчивыми старцами, в густой подлесок и побрел к недалекой речке. О земля Карафуто! Она выбрана мной на вечные времена. В ней скоро успокоюсь.

С полчаса я посидел на коряжине около мутной, полноводной речки — наверняка нерестовой, покидал в нее камешки, как мальчуган, выкурил пару сигарет и большим кругалем, через лопухи и карликовый бамбук, вернулся к санаторию.

Автономов проснулся от замочного щелчка. Мгновение он разглядывал меня как незнакомца, затем узнал:

— Анатоль, ты! Я заснул вроде. Долго дрых? Который час?

— А ты взгляни на свое запястье. Я без часов живу, Костя.

— Ага. Так, — он взглянул. — Мать честная, уже к двенадцати близко. Мне ехать надо, Анатоль. — Он потянулся за сигаретами.

— Куда это тебе надо ехать, неразумному? Трех часов не прошло, как и прибыл. — Я снял плащ и прошел на свое хозяйское место за столом.

— Надо, Анатоль, надо. Я ведь тайком уехал, Милу не предупредил. Она еще спала. А теперь уже, конечно, проснулась.

— Ну и что?

— Как — ну и что? — Он помассировал ладонями затекшую, видимо, шею. — Проснулась, а меня нет. Где я? Куда пропал? Волнуется, наверно.

— Ой ли?

— Что «ой ли»? Что «ой ли»? Что этим хочешь сказать? — нервно закурил Автономов.

— Может, наоборот, радуется передышке, вот что я хочу сказать.

— Не пори чушь! Давай выпьем на посошок, и я поеду.

Сейчас автобусов пет. Ближайший будет в пять. Последний в девять.

— Ничего. Я частника остановлю. Это не проблема. — Пых-пых!

— Что ж ты, Костя, — укорил я его, — приехал поспать ко мне, что ли? Вообще, зачем тебе спешить? Ты же решил наказать Милену за непослушание, так? Ну вот и выдержи характер. Покажи ей, что ты мужик тот еще. Пусть поволнуется.

— Советы у тебя, писака, какие-то дебильные! — окрысился окончательно пробудившийся Автономов. — Она, может, и не волнуется пока. Может, она думает, что я по делам фирмы уехал.

— А ты у меня.

— А я у тебя. А должен быть дома, соображаешь? Я девочку, например, в парк обещал сводить. А ты меня здесь коньяком накачиваешь.

— Ага. Вот как.

— Я, Анатоль, — вдруг жалобно сказал Автономов, — ну, честное слово, не могу без Милки долго! Это ты без своей Натали можешь, а мне без Милки мука. Ехать надо! — выпрыгнул он из кресла, как черт из коробочки.

— Прямо сейчас?

— Немедля!

— Но мы же даже как следует не поговорили, — всерьез огорчился я.

— А что с тобой разговаривать? Ты можешь преспокойно жить без своей женщины. Сколь угодно времени. РАЗВЕ ТЫ ЧЕЛОВЕК?