Ожерелье голубки - Э Хайне

С отвращением рассматривал Орландо червей, которые копошились в разрезанном черепе.

- Что за дьявольская смерть!

- И все из чистой любви, материнской любви.

- Крот очень страдает?

-.Да, он выдержит все муки ада Эти животные выносливы, но и чрезвычайно чувствительны. Ты наблюдал когда-нибудь любовное беснование лягушек? О, это полное бешенство! Они разрывают при спаривании не только самок, но и других самцов – и даже рыб, если те из чистого любопытства подплывают к ним настолько близко, что коснутся их плавниками. Во время спаривания даже боязливые железянки теряют свою робость. Случается, поймаешь спаривающуюся парочку, и одна из них ускакивает. Ты радуешься, что поймал хотя бы одну. Но присмотревшись внимательнее, ты обнаруживаешь, что у тебя еще три зажаты в руке. Они устраивают истинные оргии. Их любовный зов гораздо чувственнее, чем пение птиц, а их любовные игры намного страстнее, чем у людей.

- Не знаю, – сказал Орландо.

- Чего ты не знаешь?

-Я не знаю ничего о любви лягушек и ничего не знаю о любви людей. Как следует любить женщину?

- Один вопрос, на который можно дать сто разных ответов, – засмеялась Сайда. – Пророк учил: «Любите друг друга каждую четвертую ночь так искренне, как будто вы молитесь».– И не без иронии добавила: – Единственный смысл сексуальности заключается в том, чтобы благочестивый в наслаждении оргазмом получил представление о вечной радости рая.

- А что ты считаешь самым важным в любви между мужчиной и женщиной?

- Страстное желание.

- Не удовлетворение?

- Нет. С удовлетворением заканчивается желание. Ничто не портит аппетит так сильно, как основательное обжорство. Страстная любовь – неудовлетворенная любовь. Существует только потерянный или недоступный рай.

Сад Эдем как постоянное состояние никогда не кончающегося оргазма был бы адом. Любая эротичность возникает при добровольном отказе, отклонении и сокрытии. Как сказал наш поэт: «Если бы только они закрыли их лица – какой огонь страсти могло бы это вызвать в их телах!»

И после задумчивого молчания она проговорила:

- Люди как музыкальные инструменты. Их резонанс зависит от того, кто их коснулся.

Орландо спросил:

- Как узнать, что действительно любишь?

- Мера любви – это то, что ты готов отдать за нее.

- Есть ли что-нибудь прекраснее, чем быть любимым?

-Да. Любить самому. Твоя любовь – когда ты любишь, а не любим, – разжигает чудовищную страсть. Быть любимым и самому при этом не любить, – безрадостная обуза. Любовь всегда существует за счет страстного желания.

Орландо возразил:

- Всякое страстное желание имеет смысл только тогда, когда удовлетворение достигает цели.

- Путь важнее цели, – возразила Сайда. – Не убитая антилопа доставляет нам радость, но азарт охоты. Потому что человек от природы любит поиск, поступки и движение. Поэтому темница – столь ужасное наказание. Поэтому паралич и преклонный возраст так тяжело переносить.

- Существует большая любовь на самом деле? – спросил Орландо.

- Ничто не находят так редко и не теряют так быстро.

- Ты когда-нибудь любила?

Она посмотрела ему прямо в лицо. Легкая улыбка заиграла на ее губах.

- С большой любовью – как с дьяволом. Все говорят о нем, но никто не видел.

* * *

В воскресенье Троицы на собрании тамплиеров в Вероне было зачитано послание магистра Парижского. В этом послании братья Ордена были призваны помочь брату Бенедикту в его поисках истины – открыто, невзирая на тайны исповеди.

Брат Джулиано да Вольтерра, исповедник ломбардийского отделения Ордена, сообщил Бенедикту с глазу на глаз о том, что один франконец, который находился с принцем в ссылке, поведал ему на исповеди о переданных им тайных депешах персидским сарацинам. Письма с печатью первенца императора, вероятно, были очень важными, ибо его щедро отблагодарили, так щедро, что он испугался, что принял участие в гнусном деле.

Хотя не было никаких указаний, Бенедикт решил действовать в этом направлении.

Возможно, за персидскими сарацинами скрываются ассасины Старца Горы? Какие общие дела с ними у принца?

Безошибочный охотничий инстинкт подсказывал ему, что он напал на след.

Спустя два дня он покинул Верону. Вверх по течению шел он навстречу снежным вершинам.

В Боцен он прибыл, когда шел дождь. Бенедикт был мокрый как бобр. Он замерз.

Незадолго до закрытия городских ворот он ворвался в город, подгоняемый коровами, овцами и гогочущими гусями, которых загоняли пастухи. За стенами он оказался посреди толкотни, не виданной им доселе.

Непонятная процессия ликующих людей плясала по улицам, в их центре тащилась двухколесная повозка палача, запряженная ослом. На ней стоял возвращающийся домой с победой триумфатор – палач в блузе кровавого цвета. Маску он сдвинул на затылок, точно клобук монаха. Он держал за руку девушку удивительной красоты, одетую в грубую льняную рубаху несчастных грешников, в которой те обычно следуют по пути к месту казни. Как ни странно, на ее волосах лежал венок невесты из белых бутонов и лент. Концы лент развевались по ветру. «Да здравствует невеста палача! – кричала толпа. – Ура палачу!» – «Надеемся, он так же пристрастен в постели, как у плахи!» – визжали женские голоса. «Вскружи ей голову, но не отделяй от тела! Наделай ей маленьких палачей!» – советовали мужчины. Гремели взрывы хохота.

- Умеет ли он так же трахаться, как пытать?

- Он стольких повесил! Вряд ли ему приходилось ком-то висеть.

Несколько парней запели песенку на мотив хорала:

Двери настежь,

шире ворота!

Полна величия

Шагает красота.

Блядовала, торговала,

Воровка горяча,

Осыпайте цветами

Невесту палача!

Им подпиликивала расстроенная скрипка, сопровождаемая флейтой и хлопками гуляк.

- Что она совершила? – спросил Бенедикт у одного парня.

- Она выбрала себе в мужья палача. Пойдем! Будут танцы и выпивка.

Бенедикт отказался. Его знобило. Ему требовалась только теплая постель.

- Существуют три состояния несчастья: болезнь, плен и путешествие, – так говорил тот, кто лучшие годы своей жизни провел в разъездах по большим дорогам. Бенедикт делил с ним жалкую конуру, потому что все постоялые дворы города были переполнены из-за предстоящей мессы.

- Меня называют Самуилом. Я торгую янтарем.

- Вы не похожи на еврея, – возразил Бенедикт.