Бумажный Тигр 3 (СИ) - Соловьев Константин Анатольевич

- Да помогите же ему! – рявкнул Лэйд, вскакивая, - Он же сейчас задохнется к черту!

***

Только тогда торжествующий рев сменился испуганными вскриками, а стулья загремели по полу, царапая дорогой паркет. Где-то вскрикнула мисс ван Хольц.

- Воды!

- По спине бейте!

- Ах ты ж дьявол…

Мистера Кольриджа вырвало еще раз, в этот раз куда обильнее. Мутная жижа заляпала скатерть перед ним, полилась в стаканы и тарелки, точно густой соус. Неестественно тягучая, почти багровая, она вдруг разлилась посреди стола настоящим морем, и в этом море, посреди не пережеванных мясных прожилок и кусочков капусты Лэйд с отвращением заметил вяло колышущиеся полупрозрачные комки, покрытые крохотными присосками. Остатки злосчастного осьминога, покинувшие желудок мистера Кольриджа.

- Да дайте же ему воды! – крикнул Крамби, - Чего вы стоите, как остолопы?

В горле Кольриджа, неимоверно раздувшемся и похожем на вибрирующую водосточную трубу, вновь что-то квакнуло, в этот раз почти оглушительно, будто где-то внутри него лопнул небольшой мяч. Его тучное тело, нависающее над столом, заходило ходуном, а по мясистому лицу мгновенно растеклась пепельная бледность, превратившая дрожащие складки рыхлой кожи, богатой подкожным жиром, в затвердевший алебастровый барельеф. Но даже в таком виде оно выражало смертный ужас.

- Это желудочная грыжа, - пробормотал кто-то из-за плеча у Лэйда, - у моей сестры было что-то наподобие…

Кольридж захрипел, впившись скрюченными пальцами в грудь, не замечая, как комкает и пятнает рвотой дорогую манишку. Он задыхался и не мог говорить, но каким-то образом, заходясь от боли, выдавил из себя:

- Внутри… Оно изнутри… Боже…

Кто-то принялся шлепать его по спине, но без всякого толку. Тяжелое тело мистера Кольриджа, весившее, должно быть, по меньшей мере три сотни фунтов[9], поглощало эти хлопки, точно китовья туша удары лодочным веслом. Кто-то протянул ему стакан с водой и мистер Кольридж, судорожно трясясь как под гальваническим напряжением, попытался влить его себе в рот, лязгая зубами по стеклу. В его глотке забурлило, словно там открылся гейзер, вода, смешавшись с желудочным соком, хлынула наружу, заливая и без того мокрый, покрытый полупереваренными закусками, стол.

- Агг-г-р… Ахххр-рр… Аррр-р-р-рг...

Мистер Лейтон повис у него на плече и попытался прижать к столу, но, коротко вскрикнув, отлетел в сторону, точно пушинка. Мистер Розенберг попытался проделать то же самое с другой стороны, но, несмотря на всю свою немалую силу, оказался распростерт на полу и забрызган едко пахнущей жижей.

- Это припадок! – крикнул Крамби, - Кто-нибудь, приколите ему булавкой язык!

В его словах была правда. Язык мистера Кольриджа метался во рту, окруженный алой пеной, хлещущей из его желудка. Угоди он меж судорожно клацающих зубов, мгновенно отказался бы отсечен, словно гильотиной. Быстрее всего успел Коу. Удивительно ловко для человека его худощавой комплекции, начальник отдела безопасности заломил правую руку мистера Кольриджа в ловкий одиночный нельсон[10], а вторую молниеносно запустил тому в рот. До чего ловко, оказывается, отставные частные сыщики управляются с булавками…

Коу коротким змеиным движением цапнул извивающегося, рычащего и стонущего Кольриджа за распухший багровый язык. Потянул изо рта, другой рукой расстегивая булавку, и… Мисс ван Хольц завизжала. Тонко, точно кошка, раздавленная локомобилем. Лэйд еще даже не успел осознать произошедшего, лишь увидел, как язык мистера Кольриджа, насаженный на булавку, точно мотылек, тянется изо рта, тянется и…

Великий Боже, да какой длины может достигать человеческий язык? Мистер Хиггс никогда не писал о подобном, его интересовали лишь те микроскопические сосочки на языке, что ощущают вкус, но Лэйд всегда предполагал, что едва ли более одного-двух дюймов. Язык мистера Кольриджа, стиснутый пальцами Коу, растянулся уже на полфута[11]. И продолжал вытягиваться из разинутого в ужасном крике рта, дрожа и извиваясь как багровая змея. Узкий и верткий, он был обильно покрыт крохотными бледными папиломами или язвочками, которые… который…

Щупальце. Это не человеческий язык, это извивающееся щупальце. Папиломы были крохотными присосками, пульсирующими на мясистом дергающемся усике.

***

Патуа коэ э те ревера[12]! Иногда, когда богатый и сложный по своему устройству английский язык оказывался слишком скуден, Лэйд, сам того не замечая, переключался на наречие полли, куда менее мелодичное и продуманное, в некоторых сферах даже примитивное, но обладающее по этой части заметно большими запасами.

Вот почему этот тучный обжора задыхался! Он проглотил щупальце осьминога, которое едва не удушило его изнутри! Ох и нелепая жуткая смерть – скончаться прямо на обеденном столе от того, кого ты сам съел!

Должно быть, та же мысль пришла в голову и Коу, потому что он, чертыхнувшись, с силой потянул на себе извивающийся отросток, надеясь вырвать его из глотки целиком. Но тот оказался длиннее, чем можно было предположить. Пол фута, потом еще дюйма или четыре и еще и…

Мистер Кольридж, которого сразу трое или четверо клерков удерживали на месте, вдруг пронзительно завизжал, запрокинув голову. Из его правой ноздри, прыснув мелкой карминовой картечью, вырвалась струйка крови и проворно ринулась вниз, орошая его колышущиеся подбородки, пятная и так безобразно висящую клочьями манишку. Щупальце, вырвавшееся из ноздри с негромким треском, было тоньше того, что тянулось изо рта, но лишь немного. Оно взметнулось вверх, ввинчиваясь в воздух, и стало подниматься над головой охваченного судорогой Кольриджа, трепеща, точно змея.

На это не хватило выдержки даже хладнокровного Коу. Заорав от отвращения, он отскочил в сторону, стряхивая с себя прозрачную слизь. Кольридж, воя от боли, размахивал в воздухе руками, пытаясь поймать тянущиеся из него щупальца. Но если он, ослепленный болью, думал, что это какая-то часть его внутренностей, которая пытается сбежать и которую во что бы то ни стало надо поймать, чтобы вернуть обратно, то жестоко заблуждался.

Наверно, это второе щупальце просто застряло у едока в носоглотке. Побуждаемое посмертными сокращениями мышц, оно проникло в носовую полость, точно в тоннель, и…

Нет, понял Лэйд, пятясь от стола и наблюдая за тем, как мистер Кольридж, воя и исторгая из себя окровавленную пену, мечется вдоль стола. Никто уже не рисковал прикоснуться к нему, чтоб оказать помощь, напротив, сослуживцы пятились от него, как от чудовища. Нет, чертов ты битый молью мешок, возомнивший себя тигром, все гораздо паскуднее и хуже. И если ты бы заметил это, кабы не набивал свой живот дармовой жратвой, полоща старые уши в разговорах. Все гораздо, гораздо, гораздо…

Лицо мистера Кольриджа было покрыто массой из хлещущей глоткой пены, рвоты и его собственной крови. Ослепленный, визжащий от ужаса и боли, он сумел перехватить щупальце, вытягивающееся из его рта, точно бесконечный платок из шляпы фокусника, другой пытаясь нащупать на столе нож. Ножа ему не попалось, но попалась тарелка. Он ударил ею об край стола, разбив на несколько крупных осколков, после чего попытался полоснуть одним из них по душащему его отростку. Ослепленный болью и обуреваемый ужасом, должно быть, он видел свое спасение в том, чтобы избавиться от этого страшного отростка любой ценой. Отсечь его от себя, как ланцет хирурга отсекает пораженный орган или…

Мисс ван Хольц вновь закричала. Но даже ее истошный крик не смог заглушить тихого хруста, с которым нос мистера Кольриджа вдруг стал раздуваться, превращаясь в бесформенную бородавку, источающую сукровицу и кровь. Это выглядело так, словно на его лице наливается кровью и пульсирует огромная опухоль, только росла она с такой стремительностью, с которой надувается воздушный шар. Еще миг – и эта опухоль лопнула с негромким треском, обнажив в лице мистера Кольриджа огромную кровоточащую пробоину,