Слово наемника - Евгений Шалашов

– О, господин капрал, – протянула Стефания. – Вы настолько следуете уставу, что променяете его параграфы на общество женщины? Вы не похожи на тупого служаку. Скорее, на разжалованного офицера…

– Да и вы, Стефания, не похожи на простую пейзанку, – поклонился я, делая ответный комплимент. – Скорее, на знатную даму, оказавшуюся в провинции.

– О! – развела руками Стефания. – От вас ничего не скроешь… А скажите-ка, милейший капрал… Вас разжаловали из-за дуэли? И причиной тому – женщина? – Увидев мое замешательство, она уже уверенно заявила: – Конечно же, женщина!

– Все же, госпожа Стефания, куда нам становиться на постой? – твердо сказал я, давая понять, что не намерен вести фривольные разговоры.

– Что же, как вам угодно… капрал, – поджала губы Стефи. Кивнув куда-то вдаль, мстительно добавила: – Вон, на том краю деревни старая конюшня. Можете занять ее вместе с вашими… однополчанами.

– А как насчет ужина? – поинтересовался я. – Разумеется, за деньги.

– Еду вам принесут, – холодно сообщила староста.

В знак благодарности я слегка склонил голову, развернулся и уже в спину получил еще один «кинжал»:

– Пехотинцы по сравнению с кавалеристами – жалкое подобие мужчин!

Спорить с женщиной я не стал, а лишь философски пожал плечами и пошел собирать воинство. Это было нелегко! Кое-кого уже разводили по домам ушлые селянки. Но с помощью окриков и угроз, а также двух Жаков, не «клюнувших» на прелести хозяек, удалось-таки собрать и солдат, и возчиков.

Пока шли, я чувствовал злобные взгляды своих подчиненных. Не будь на мне каски, мозги бы закипели… Ничего, переживут! А коли я их сейчас распущу, то соберу не раньше чем через неделю…

Мы обустроились в длинном сарае, из которого еще не выветрились запахи конского навоза. Для солдата – вполне нормальное место. А что такого? Крыша почти целая и три стены на месте. Нашлось даже старое сено, чтобы соорудить лежаки.

Парни злобно посматривали на меня, но свои обязанности выполняли. Даже помогли возчикам – пока те распрягали и стреноживали лошадей, собрали им хворост для костра.

Возчики обустроились отдельно. У нас – свой костер, а у них – свой. И дело не в высокомерии «строевых» над «нестроевыми». За год без малого, что мы провели вместе, в нас крепко-накрепко было вбито: «Один десяток – один костер!» Поможем, чем можем, и припасами поделимся, и на бивак встанем рядом. Но рядом – это не значит, что вместе…

Я уже собирался дать команду готовить ужин (немного провизии у нас с собой все-таки было), как появились пейзанки, притащившие нам пару окороков, свежий хлеб и бочонок. Надо думать – с сидром. В этих краях виноградников не было.

– О! – откупорил Жак Оглобля затычку и жадно принюхался. – Виноградное!

Народ отозвался счастливым рыком, потому что сидр уже стоял поперек глотки. Впрочем, мне было всё едино, что сидр, что вино, – во время «торжественной» встречи я успел наполнить водой свою баклажку.

Народ уже резал мясо и кромсал хлеб, готовясь к выпивке. Из котомок вытаскивались жестяные и оловянные кружки.

Половину окорока и пару хлебов мы отдали возчикам, а вот делиться ли вином, пока не решили. Наши «нестроевые» робко стояли в сторонке, вожделенно поглядывали на бочонок и глотали слюнку.

– Налейте мужикам, – приказал я.

– Командир, да тут самим мало! – вытаращился на меня Жак Оглобля, потрясая бочонком. – Чего тут пить-то?

– Давай-давай, не жадничай, – улыбнулся я. – Считай, что я им свою долю отдал.

– Ну коли твою долю… – сморщился Жак, но перечить не стал. – Эй, тягловые, тащите посуду, пока не передумали…

Возчики тотчас же подставили кожаное ведро, из которого поят коней. Когда Жак нацедил им с четверть ведра, они недовольно заворчали.

– Чё жвакаете? Все честно – по кружке на рыло. И скажите командиру спасибо. Если бы не он, хрен вам, а не вино…

Спасибо они мне так и не сказали, а ушли к своему костру. Верно, сейчас будут мыть мои кости и жаловаться на судьбу…

– Не пейте пока, – негромко приказал я, кивая на возчиков. – Посмотрим, что с ними будет…

Народ, уже готовившийся опростать свои чарки и кружки, притих.

– Ты чё, десятник, заболел? – удивленно спросил Нед. – Совсем сдвинулся? К бабам – нельзя, вино пить – нельзя.

– Ладно, – пожал я плечами. – Хочешь – пей…

Нед вытаращился на свой кубок (Всем говорил, что из его родового замка, но я случайно видел, как он торговался со старьевщиком!), открыл рот, но пить не стал.

Парни безо всякого аппетита ковырялись в еде и таращились на возчиков. А с «нестроевыми» вроде бы ничего не делалось. Вот выпили они свою долю (растянув удовольствие на три раза!), плотно закусили, а теперь вели разговоры, бросая на нас не самые дружелюбные взгляды.

– Не, десятник, ты нас совсем забодал! – злобно заявил бывший вор Живчик. – У нас в камере даже старшина так не наглел.

– Так в чём проблема-то? – улыбнулся я. – Пей, кто тебе мешает? Чем на мужиков таращиться, будем на тебя смотреть.

– Да пропади ты пропадом, начальник драный! – вскинул Живчик кружку, но так и замер: – Парни, смотрите-ка…

Возчики один за другим начали валиться на землю. Мы, побросав кружки, ринулись к ним…

Все пятеро были мертвы.

– Ну да ни хрена себе! – выдавил Живчик, обалдело переводя взгляд то на меня, то на мертвых мужиков.

– И ни себе хрена, – хмыкнул я. Повернувшись к парню, треснул его ладонями по ушам так, что тот присел: – А это за «драного начальника»…

Хотел ему добавить за «забодал», но передумал…

– Дык… я это… – зажимая уши руками, проскулил Живчик. – Не со зла, а по глупости.

– Что делать-то будем, десятник? – озабоченно спросил Нед.

– Окорок будем доедать, а потом спать ляжем. А как бабы придут – тогда и поговорим.

Оставив возчиков лежать там, где их застигла смерть, мы вернулись на свой бивак. Вблизи мертвецов есть мы уже не могли. (Забегая вперед, скажу, что пройдет еще год – и нас не сможет лишить аппетита и сотня трупов.)

– Командир, а как ты догадался, что вино отравлено? – поинтересовался Жак Оглобля.

– А хрен его знает. Просто почуял, что это вино нельзя пить… Ты вон, – кивнул я Короткохвосту, – сам же сказал, что здесь и хлеб не обмолочен, собак нет…

– И одни только бабы в деревне, – продолжил Оглобля. – Я спросил у одной, куда мужиков девали, а она – мол, на работе все. А старики, дети? Так не бывает, чтобы в деревне одни лишь бабы жили.

Что было дальше, рассказывать не стоит. Всё было очень некрасиво и грязно… Мы не стали спрашивать, почему здесь убивают мужчин. Кажется, мои парни даже никого и не изнасиловали. Просто – убили здесь всех.

Возчиков похоронили, фуры загрузили доверху, а когда уезжали, деревня горела…

К неудовольствию парней (а плевать мне на их неудовольствие!), все оставшиеся деньги – я передал наследникам погибших возчиков.

– Юджин, что ты собираешься делать дальше? – поинтересовалась Гертруда, переглядываясь с сестрой.

– Если соберете немного провизии, сразу уйду.

Кажется, сёстры вздохнули с облегчением. Еще бы – кому нужен беглый арестант в доме?

– Господин Артакс, – спросила Эльза. – Правда, что ваш брак с Утой был фальшивым?

– Правда, – отозвался я. – А какая разница?

– Это замечательно! – радостно воскликнула Эльза, а Гертруда всплеснула руками от счастья.

Я уж, грешным делом, решил, что сестрички ревнуют меня к покойной сестре, но Эльза все испортила:

– Значит, вы не будете наследовать гостиницу?

Мне стало смешно и грустно. Вот уж истинные швабсонки! И как же они похожи на покойную сестру! С другой стороны – сестру уже не вернуть, а жить на что-то надо. Я видел здешнее хозяйство. Трудно представить, как они выкручивались, пока Ута не перебралась в Ульбург. С огорода особо не развернешься.

– Не бойтесь, – успокоил я «девушек». – На наследство я не претендую. Тем более что я не имею на него никаких прав. Не помню, как это по-латыни, но на швабсонском это звучит как недостойный наследник! Убийца не может наследовать тому, кого он убил.

– Но ты же никого не убивал, – удивилась Гертруда.

– А какая разница? – пожал я плечами. – Ладно, собирайте еду, какую не жалко. И вот еще, вы моего коня не встречали?

Сестры лишь развели руками.

– Даже не слышали? – настаивал я. – Может, видел кто? А где Китц? – вспомнил вдруг я о рыжем красавце. Забавно, но мне почему-то казалось, что кот мог рассказать, где скрывается мой гнедой. Если он жив…