Хочу съесть твою поджелудочную - Сумино Ёру

Вчера закончились дополнительные занятия, и в день, когда по-настоящему начались летние каникулы, я карабкался вверх по каменным ступеням.

Погода стояла исключительно жаркая, и солнце безжалостно пытало меня своими лучами, льющимися с небес и отражающимися от земли. Футболка уже промокла насквозь.

Впрочем, не от большого желания я подвергал себя издевательствам и истязаниям.

— Всегда знала, что ты хлюпик! — со смешком сказала идущая передо мной девушка, глядя на то, как я обливаюсь потом и задыхаюсь. Обидевшись, я собрался было возразить, но решил, что сначала стоит перевести дух, и прибавил ходу.

— Давай-давай! — снисходительно поддержала она меня, хлопая в ладоши, но по её лицу я не мог понять, подбадривает она меня или подначивает.

Добравшись до верха и обтираясь полотенцем, я наконец ей возразил:

— Не сравнивай меня с собой.

— Ты же парень! И не стыдно?

— Люди высокого происхождения, такие как я, не утруждают себя упражнениями.

— Ты их недооцениваешь.

Я достал из рюкзака пластиковую бутылку с чаем и сделал несколько жадных глотков. За это время девушка ушла далеко вперёд. Пришлось поспешить следом, и вскоре мы вышли на площадку с отличным видом на округу. С высоты весь наш город был как на ладони.

— Как хорошо!.. — воскликнула девушка, раскинув руки. И действительно, пейзаж радовал глаз, а ветер приятно обдувал кожу. Чувствуя, как он сушит пот, я отхлебнул ещё чаю и воспрянул духом.

— Что ж, почти пришли.

— Смотрите-ка, вдруг силы появились! В награду получишь конфетку.

— Вы что, на пару считаете, будто я в основном питаюсь жвачкой и конфетами? — спросил я, вспоминая лицо друга, никогда не упускавшего случая угостить меня в классе жвачкой.

— Так получается, что у меня всегда в кармане лежат сладости. На вот!

Я с видимой неохотой взял конфету и сунул в карман. Какая, интересно, эта по счёту?

Девушка, мурлыча себе под нос, бодро зашагала дальше. Я устало заковылял позади, но, словно увидев в этом демонстрацию нашего с ней соотношения сил, через не хочу заставил себя выпрямиться.

Утоптанную землю скоро сменила брусчатка, а значит, мы прибыли на место.

Мы отыскали каменное надгробие среди множества других, выстроившихся рядами.

— Харуки, тебе поручается вода. Наберёшь вон там.

— Можно два вопроса? Во-первых, какие ещё есть обязанности и, во-вторых, не лучше ли сходить вдвоём?

— Работай молча. Я же тебе конфетку дала.

Хотя меня это глубоко возмутило, я знал её характер и понимал, что дальнейшие споры бессмысленны. Молча положил вещи и пошёл к колонке. Возле неё лежало несколько вёдер и черпаков. Я взял черпак, наполнил ведро водой из крана и вернулся к ожидавшей меня девушке.

Она стояла и разглядывала небо.

— Уже? Вот и молодец.

— Могла бы помочь.

— А я высокого происхождения.

— Ладно-ладно. Тогда прошу.

Я передал ей ведро и черпак. Почтительно их приняв, она от души плеснула водой на могилу семьи Ямаути. Брызги, разлетевшиеся от камня во все стороны, попали мне на щёки. Надгробие таинственно засверкало, отражая лучи солнца.

— Сакура-а, подъём!..

— По-моему, воду не для того льют. Совсем не для того, — попытался я урезонить девушку, плескавшую воду на могилу. Не послушавшись, она вылила всё до последней капли. Выглядела при этом довольной, и с неё градом лил пот. «Должно быть, это такой вид спорта», — в порядке бреда предположил я.

— Когда молишься у могилы, надо хлопать в ладоши?

— Обычно молятся в тишине, но для Сакуры будет лучше, если мы хлопнем.

Встав бок о бок, мы один раз хлопнули в ладоши и, загадав, чтобы Сакура нас услышала, зажмурились.

И дружно отправили ей наше мысленное послание.

Простояв довольно долго со сложенными ладонями, мы почти одновременно открыли глаза и вместе положили на могилу наши подношения.

— Ну что, идём домой к Сакуре?

— Да.

— И мы с её мамой основательно тебя пропесочим.

— Не вижу ни одной причины, чем я это заслужил.

— А я вижу, но не знаю, с какой начать. Например, что у тебя за настроение такое летом двенадцатого класса, что ты вообще не занимаешься?

— Можешь мне не напоминать, я умный, и учиться мне не нужно.

— Вот об этом мы и поговорим!

Её ехидный выпад растворился в высоком синем небе. Мои мысли сосредоточились на доме Сакуры, где я давно не был. В прошлый раз я познакомился и поговорил с её старшим братом.

— Кстати, я впервые пойду туда не один.

— И это главное достижение нашей проповеди!

Наслаждаясь совершенно бессмысленной перебранкой, мы вернули ведро и черпак на место, на этот раз вдвоём. Снова подошли к могиле, сказали: «Теперь мы идём к тебе домой» — и отправились назад той же дорогой. Идти по ней было немного скучно, но, оставаясь у могилы, мы бы занимались лишь бессмысленной и развесёлой перебранкой, а это непродуктивно.

Как и по дороге сюда, Кёко шагала впереди, а я глядел ей в спину.

Я складываю ладони и закрываю глаза.

Передаю тебе свои мысли — то, что только моё.

Прости меня. За то, о чём я сейчас думаю.

За то, о чём молюсь.

Ты меня знаешь, так что сперва позволь пожаловаться.

Всё оказалось непросто. Не настолько просто, как ты говорила и чувствовала.

Налаживать отношения с людьми совсем не так просто!

А по-честному — дико сложно.

У меня на это ушёл год. Впрочем, тут есть и моя вина.

Но я сделал выбор, и наконец я здесь. Хочу, чтобы ты меня за это похвалила.

Год назад я решил, что стану похожим на тебя.

Тем, кто способен признавать других. Тем, кто способен любить других.

Не знаю, получается у меня или нет, но, по крайней мере, выбор сделан.

Сейчас я и твоя лучшая подруга, она же мой первый в жизни друг, пойдём к тебе домой.

Я, правда, хотел бы, чтобы мы посидели втроём, но что поделать, это невозможно. Попробуем как-нибудь на небесах.

Почему мы вдвоём идём в дом, где нет тебя? Чтобы исполнить обещание, которое я в тот день дал твоей матери.

Я слишком с этим затянул? Вот и Кёко так сказала.

Выслушай же моё оправдание. Поскольку я жил сама знаешь какой жизнью, я не знал, например, по каким критериям определяется, кто твой друг.

Я считал, что мы с Кёко должны появиться в твоём доме в качестве друзей.

И основывался на её отношениях с тобой и со мной, потому что не знал других.

С того дня, как она сказала, что меня не простит, мы понемногу, просто крошечными шажками, прошли по дороге к дружбе. Я шёл по ней впервые, шаткой походкой, но Кёко, несмотря на свою обычную горячность, терпеливо меня ждала, и я безмерно ей благодарен. Ещё бы, она ведь твоя лучшая подруга. Ей, разумеется, я об этом не скажу.

И наконец, не так давно мы с ней съездили туда же, куда ездили с тобой год назад, — правда, вернулись в тот же день. Тогда я впервые сказал Кёко о моём обещании твоей матери. А она разозлилась: мол, что ж ты раньше не сказал?

Такой вот вспыльчивый у меня друг.

Моё подношение тебе — купленный там гостинец.

Его сделали из слив, собранных на том месте, где обитает бог учёбы.

Тебе пока только восемнадцать лет, но в порядке исключения — разрешаю. Пробу я снял, вкус отменный.

Буду рад, если тебе понравится.

Кёко в полном порядке. Ты, наверное, и так знаешь?

Я тоже в порядке. В куда большем порядке, чем до встречи с тобой.

Когда ты умерла, я решил так: я жил для того, чтобы встретить тебя.

И не мог поверить, что ты жила для того, чтобы стать нужной мне.

Но сейчас я думаю иначе.

Я верю, что мы жили, чтобы быть вместе.

Нас самих нам было недостаточно.

И мы жили, чтобы дополнять друг друга.

Такие вот у меня мысли.

И потому, лишившись тебя, я должен научиться стоять на своих ногах.

Мне кажется, я смогу — ради нас, что стали когда-то одним целым.

Я ещё приду! Не знаю, что происходит с душой после смерти, поэтому повторю свой рассказ у тебя дома, перед твоей фотографией. Если ты меня не услышишь — расскажу, когда сам попаду на небеса.