Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов

— А если она не добьет Галу? — Гай повернулся к отцу.

— Они умрут обе. Гладиатор дает клятву подчиняться.

— Пощады! — вопили на трибунах.

Но крик уже стихал. Острое любопытство охватило зрителей. Они видели, что Мевия колеблется, и теперь ждали, чем же закончится все. Гала ползла по песку, отталкиваясь локтями и здоровой ногой.

Наконец Мевия очнулась, подошла к лежащей, наклонилась, будто собиралась сказать что-то утешительное. И нанесла короткий быстрый удар. Струя крови ударила из шеи побежденной. Прямо в лицо Мевии. Победительница опешила. Она вся сделалась красной — и лицо, и тело.

Гай зажмурился, закрыл лицо руками.

Позади и впереди визжали, вопили, он сидел окаменев. Губы его что-то шептали, но, что именно, никто расслышать не мог.

Лицо и грудь Мевии были в крови. Она отступила на несколько шагов, ее вырвало.

Домициан поманил к себе глашатая. Когда гул затих, тот громким, хорошо поставленным голосом объявил:

— Смелая Мевия слишком поторопилась. Император хотел помиловать Галу. В наказание за это Мевия будет сражаться с гладиатором из императорской школы.

«О да, Домициан горазд на такое — на глазах у всех истину превращает в ложь, в своих преступлениях винит других, объявляя себя образцом добродетели», — беззвучно прошептал Гай.

Но даже если бы он выкрикнул эти дерзкие слова, его никто бы не услышал — зрители опять вопили как безумные.

Рабы уволокли тело Галы в сполиарий. Там ее разденут, тело выдадут близким для похоронного обряда. Ей наверняка установят мраморное надгробие с изображением сражающихся гладиаторов где-нибудь близ Фламиниевой дороги.

Еще вчера Гай лежал с этой женщиной в постели, а ночью, выйдя из дома ланисты, унес с собой увядший венок.

Гай не замечал, как по щекам его текут слезы.

— Не хотите поставить в грядущем поединке на Мевию? — услышал он будто издалека вкрадчивый голос Хрисиппа.

Поговаривали, что на ставках в амфитеатре этот грек сумел сколотить состояние в десять миллионов.

— Сначала заплати прежний выигрыш! — мрачно сказал Осторий.

— Да это сколько угодно! Вот… — Грек шустро отсчитал монеты. — И все же… как насчет боя с гладиатором-мужчиной? А? Раз тебе нравится эта девчонка, почему бы не поставить снова?

— Какая ставка? — спросил Осторий.

— Один к двадцати. Ну как?

— Хорошо, ставлю! — Осторий вернул все выигранное греку. — И еще десять золотых.

— Ого! — Хрисипп присвистнул. — Ты точно к этой красотке неравнодушен. Только учти, Гай Осторий, против нее выйдет здоровенный парень-мурмиллон.

Грек громко расхохотался. Писец, записывавший ставки, принялся вторить, визгливо похрюкивая.

— Кто знает, может, тебе повезет, — хмыкнул Хрисипп и вручил Осторию Старшему новую свинцовую табличку. — А парень никак хнычет? Первый раз увидел смертный поединок? Да ладно, сегодня всё совсем не страшно. Миленько так получилось.

Гай хотел вскочить, но отец предусмотрительно положил ему руку на плечо.

— Вот в прошлый раз, когда мурмиллон выпустил из фракийца кишки, жуть что было! — продолжал разглагольствовать Хрисипп.

Тут его позвали снизу, и он козлом запрыгал по ступеням — принимать новые ставки. Писец с сумкой поспешил следом, строя рожи и передразнивая плачущего Гая.

— За что? — Гай отер ладонью слезы. — За что?! Она же хорошо сражалась. Почему ее убили? Что она сделала? Она была такая, такая…

— Гай… Гай… — услышал он шепот отца над самым ухом, и сильные пальцы сдавили плечо. — Запомни, Гай: даже победителю никто не гарантирует жизнь.

В перерыве, пока зрители посещали уборные и покупали у лоточников жареные колбаски и хлеб, два десятка рабов неспешно обходили арену, засыпали пятна крови чистым подкрашенным песком и кропили водой с разведенным в ней шафраном. На задних рядах моряки ссорились с рабами, что работали на подъемниках. Рабам уже нечего было делать до вечера — в этот день из подвалов зверей больше не поднимали, и до конца представления служители превратились в зрителей.

Гай ожидал, что Мевия выйдет сразу после перерыва, но вместо этого на арену вышли гладиаторы-мужчины. Одна пара, потом вторая.

— Ночной бой — вот для чего ее оставили, — сказал Осторий, хмурясь.

Он не ошибся — второй поединок Мевии объявили, когда уже начинало темнеть: Моряки свернули тент, свежий ночной воздух вливался в чашу амфитеатра, крупные звезды горели в небе, еще не полностью черном, еще хранящем последние разводы дневной синевы, и красноватый отблеск на западе подсвечивал крыши и капители колонн на Капитолии.

Из подвальных помещений амфитеатра доносились рев львов, рычание пантер, лай псов. Чудилось Гаю, когда догорит за Тибром закат, вырвутся из подвалов черные псы, не обычные, пусть и страшные, натасканные рвать человечью плоть на потеху толпе, а злобные стигийские твари, воплощения мрака из свиты самой Гекаты. Взовьются они в воздух, легко, будто стали крылаты, и обрушатся в императорскую ложу, вонзят зубы в тело обряженного в пурпур лысого «государя и бога», отведают его человечьей вонючей плоти. И, залив ложу правителя потоками крови, сиганут вновь на арену и исчезнут. Тогда стон ужаса и одновременно облегчения пронесется по рядам зрителей. Это походило на один их тех рассказов, что придумывал Гай по ночам, а утром рассказывал Марку по дороге в Юлиеву базилику. На рассказы, которые никогда не сбываются.

— Поединок женщины с карликом! — возвестил глашатай.

Первыми на арену по двое выступили служители, одетые в звериные шкуры, неся по факелу в каждой руке. Сразу же ночь сделалась непроницаемой, а тишина в амфитеатре зловещей — лишь потрескивала горящая сера, да еще долетал с задних рядов чей-то сдавленный кашель.

Напряжение достигло предела, и тогда появились бойцы — Мевия в шлеме, с круглым щитом и кривым мечом, и рядом с ней уродливый коротышка, обряженный как мурмиллон.

— Это же Паук! — прошептал парень в полупрозрачной тоге.

Неожиданно в тишине кто-то громко свистнул. Зрители на трибунах завопили все как один. Ужас сменился восторгом.

— Паук! — гремел амфитеатр.

«Плохо, — подумал Гай. — Домициан обожает мурмиллонов. А Паук, говорят, отличный боец. Значит, всем ясно, кто победит!»

Природа задумала Паука могучим красавцем — с длинными сильными руками, с крепкими ногами, но в детстве он упал с дерева, повредил спину, вместо атлета получился чудовищный урод — туловища в его теле практические не осталось — место туловища занял огромный горб. Грудная клетка, смятая изувеченным позвоночником, выпирала вперед тараном боевого корабля, шею вмяло куда-то внутрь — подбородок горбуна едва не упирался в грудь. При этом карлик был силен и подвижен, издали он в самом деле напоминал огромного паука, а шлем мурмиллона смотрелся на нем нелепо. Поговаривали, что Паук происходил из знатной семьи, чуть ли не из патрицианского рода, какого именно, правда, никто не знал. Семья отказалась от него из-за уродства, мальчишку подкинули уже в школьном возрасте, он вырос рабом. Потом родители его признали, но карлик дерзко отказался от этого запоздалого родства и остался в прежнем своем качестве. Так ли все было, как рассказывают, — неведомо, но этот человек казался одновременно жалким и страшным, и эта двойственность, видимо, больше всего нравилась Домициану. Рядом с корявым уродом Мевия выглядела богиней. Длинноногая, стройная, выше противника на две головы, она двигалась с грацией большой кошки, в то время как мурмиллон нелепо подпрыгивал и раскачивался при каждом шаге.