История вермахта. Итоги - Кнопп Гвидо

Дезертир Людвиг Бауманн встретил конец войны на Восточном фронте в штрафном батальоне 500. Искупать свою вину в этих штрафных подразделениях должны были те солдаты, которые по самым различным причинам вступили в конфликт с юстицией вермахта — и это были не только дезертиры. В другую категорию специальных частей попало объединение, которое было сформировано осенью 1942 года: В 999-й африканской бригаде, которая позже была развернута в 999-ю африканскую дивизию, служили солдаты, которые считались до тех пор «недостойными службы». К ним принадлежали комиссованные заключенные и каторжане, которые прибывали из тюрем, а также пленники концлагерей, которые находились в заключении как «охранные арестанты». Среди этих новых солдат было и много «политических», а именно коммунистов и социал-демократов. Как правило, «политически ненадежные» солдаты находились под командованием и полным контролем унтер-офицеров и офицеров, придерживавшихся крайних национал-социалистских взглядов, которые, кроме того, противопоставлялись уголовным преступникам, которые также служили в этих подразделениях. Часть этих войск в 1943 году была задействована в военных действиях в Тунисе. Командование позже подтвердило, что они боролись «безупречно». Тем не менее среди «политических» были случаи уклонения — часть первоначальной 999-й бригады зимой 1943 года располагалась на Восточном фронте на Днепре, там несколько солдат-коммунистов перебежали по льду замерзшей реки на советскую сторону. Следующей весной дошло до настоящего массового дезертирства — под Симферополем две немецкие роты из состава «999-й дивизии» 13 апреля перешли на сторону противника. Они предоставили советской стороне разведывательные данные. Двое из перебежчиков позже сообщили, что весной 1945 года они провели под Хиршбергом и Хемницем акции десантирования на территорию немцев. Другие стали фронтовыми комиссарами Национального комитета «Свободная Германия», которые со своей стороны должны были склонять немецких солдат для перехода на другую сторону. Деятельность «Национального комитета» заключалась, в том числе, и в акциях сопротивления захваченных в плен солдат вермахта и перебежчиков, которые были организованы противником, поэтому они не должны быть предметом этого исследования «сопротивления в вермахте».

Переход на сторону противника необязательно должен был происходить на фронте. Среди солдат оккупационной армии во Франции имелись некоторые, кто внутренне уходил на другую сторону, делая из этого соответствующие выводы. Например, Курт Хелкер, будучи матросом батальона связи, находился в Париже и чувствовал отвращение к своим землякам в мундирах. «Это была оккупационная власть, которая позволяла себе — и в индивидуальном обращении с французами — вести себя по-хозяйски. Это выражалось в постоянных оскорблениях; в ресторане или транспорте, во всей общественной жизни. Они были повелителями в этой стране. Все подчинялось этому. Они любили власть», — вспоминает Хелкер. Но французы не воспринимали оккупацию без сопротивления. Начиная с августа 1941 года случаи противодействия немцам стали происходить все чаще и чаще. Оккупационные власти реагировали на удары сопротивления «карательными мерами». Они позволяли себе брать пленных и казнить их для устрашения, а потом писали об этом на плакатах. «Эти объявления и соответственно исполнительные сообщения о казнях французских участников сопротивления, которых называли террористами, глубоко задели меня. И навели на размышления о том, что там происходило. Соотносилось ли это с моим собственным поведением, можно ли это принять. И тогда начинался процесс размышления по этому вопросу: „Как ты будешь вести себя в будущем, сможешь ли ты это вынести?“» Вопрос совести стоял для Хелкера с очень практической точки зрения: «Это каждый день может ударить по мне. Так как среди прочего существовал приказ, что расстрельные команды формировались из всех частей вермахта не по плану, а случайно. Это могло бы коснуться и меня, когда однажды я мог предстать перед группой французов, которые боролись за свою свободу, и я должен был бы расстрелять их. Это было для меня невыносимо».

На протяжении нескольких месяцев — с февраля по май 1942 года — смертные приговоры подписывались немецким главнокомандующим войсками во Франции генералом Карлом Генрихом фон Штюльпнагелем, человеком, которого необходимо причислить к сопротивлению в вермахте. Еще в 1938 году он как 2-й обер-квартирмейстер штаба генерал-полковника Гальдера занимался разработкой планов путча против Гитлера. Как и другие люди, которых мы сегодня знаем как членов сопротивления в вермахте, тоже был вовлечен на преступную войну Гитлера. Как главнокомандующий 17-й армией он вплоть до октября 1941 года служил на Восточном фронте. В тылу его армии действовала зондеркоманда 4b; Штюльпнагель беспокоился о бесперебойном сотрудничестве между армией и командой и предложил наказывать враждебные акты диверсии репрессивными мерами. Из приказа Штюльпнагеля от 30 июля 1941 года: «Коллективные меры принимать разборчиво!» Предпочтительной целью, скорее всего, считались «еврейские и коммунистические жители». Представителями банд считали «еврейских комсомольцев». Хотя он считался гуманистически образованным эстетом, он, как и большинство представителей своего поколения, ужасающе безразлично ставил знак равно между иудаизмом и «боль шевизмом». Пример Штюльпнагеля показывает, что можно было разделять примитивные представления Гитлера о «еврейском большевизме» и одновременно рассматривать диктатора как угрозу для будущего Германии. После инициированного им самим отзыва из команды, перевода на Восточный фронт и назначения главнокомандующим войсками во Франции Штюльпнагель до мая 1942 года сам нес ответственность за действия, выставившие его в невыгодном свете. 17 апреля 1942 года Штюльпнагель после нападения на скорый поезд вермахта отдал приказ о расстреле сразу 30 коммунистов и евреев. 1000 коммунистов, евреев и близких преступному кругу людей согласно его приказу должны быть депортированы на Восток, а еще 80 человек расстреляны, если в течение трех дней после публикации не будут установлены преступники. Тем самым он следовал непосредственному приказу Гитлера — по меньшей мере внешне. Его сын, Вальтер фон Штюльпнагель, тогда молодой офицер вермахта, защищает в интервью ZDF своего отца как человека, который сам себе в этой ситуации предоставил определенную свободу действий: «Так как через три дня преступники не были схвачены, он сообщил наверх: расстрел 80 евреев и коммунистов временно откладывается, у нас есть следы, и мы надеемся, что вскоре задержим преступников. Он еще пару раз сделал это, а через шесть недель вообще полностью приостановил дело. Коммунисты и евреи не были депортированы. Вместо того чтобы привести в исполнение казнь над 110 человеками, он позволил расстрелять только 24 и без того приговоренных. Нужно хотя бы раз представить, на какой риск он шел при этом. Это была директива фюрера расстрелять 110 евреев и коммунистов. Приказ фюрера был наивысшим и паиглавпейшим, что тогда было. Это был огромный риск, на который он тогда пошел».

Курт Хелкер как солдат морской пехоты в Париже и подчиненный Штюльпнагеля, в сфере своей компетенции тоже шел на чрезмерный риск. Тот, кто отдавал приказы на расстрел или подписывал их, был на него похож — он хотел предотвратить плохое. Унтер-офицер военно-морского штаба Атлантика считал его достойным доверия и сделал Хелкера членом группы, у которой был контакт с Сопротивлением. Немецкие подпольные эмигранты стали участниками французского сопротивления «Travail Allemand» (ТА), чтобы оказывать на членов вермахта политическое влияние. «Там были отважные женщины, политические эмигрантки, которые действовали во Франции и проводили работу прежде всего с солдатами вермахта, чтобы завоевать у них поддержку антивоенной позиции против Гитлера. И просили прежде всего о том, чтобы не допускать преступлений против французов или вообще не участвовать в этом». Они целенаправленно искали взаимодействия и часто имели успех у простых солдат штаба. В штабах рядовые были окружены офицерами и унтер-офицерами, которые сохранили определенную дистанцию. Они были более изолированы, чем солдаты, которые обычно выполняли свою службу в больших военных группах и соединениях. Одновременно у рядовых штаба было существенно больше свободы передвижений, чем у среднестатистического солдата. Теперь эта свобода должна была быть использована Сопротивлением: пока, чтобы распространять конспиративные сведения: «Нас снабжали пропагандистскими материалами, листовками. Брошюры были запрещены. Иногда это были напечатанные на папиросной бумаге маленькие лозунги, призывы, которые мы прятали». Листки распределялись там, где общались солдаты вермахта. «Распространяли их в солдатских клубах и кинотеатрах. Их бросали в грузовики, поставленные на стоянку, через щелочку в окне. Их разбрасывали в вагонах метро, которые часто были забиты солдатами». Курт Хелкер и многие другие получали информационный материал во время конспиративных встреч. Встречи часто проходили в задних комнатах прачечных или парикмахерских — местах, которые в Париже мог посещать каждый немецкий солдат, не обращая на себя особого внимания. Приятель Хелкера Ханс Гейзель, который тоже принадлежал «группе сопротивления» немецкого морского штаба, пошел еще дальше: «Мы также попытались помочь Сопротивлению достать оружие. Это было относительно просто. Например, в бассейнах, которыми пользовались только немецкие солдаты, была иногда возможность собирать полные пистолетов сумки». Пистолеты в кобурах висели в раздевалках, и в то время как их владельцы купались или участвовали в соревнованиях по плаванию, Гейзель воровал оружие и передавал его членам французского Сопротивления. То, что делали такие люди, как Курт Хелкер и Ханс Гейзель, не может недооцениваться в процессе обсуждения Сопротивления в вермахте. Их действия требовали большого личного мужества и четких антинацистских убеждений. Не только кража оружия считалась «пособничеством врагу», но и распространение пропаганды и сведений в системе, которая планомерно подавляла свободный информационный поток, рассматривалось как опасное предприятие и жестоко наказывалось. Тем не менее подобные акции сопротивления среди простых солдат были возможны, пожалуй, только в условиях оккупационной Франции — это были единичные случаи, не вызвавшие особого интереса в Германии после войны. Хелкер и Гейзель еще во время освобождения Парижа присоединились к французским войскам; они пытались позже в составе пропагандистских подразделений с помощью радиопризывов по фронту убедить немецких солдат сдаться. Деятельность обоих ветеранов была очень высоко оценена во Франции после войны.