Африканскими дорогами - Владимир Иорданский

Задумываясь над всем этим, нельзя было не заметить, что и магия с ее странными обрядами и культ предков с его сложным символическим ритуалом вырастали из одной основы — своеобразного мировоззрения, присущего африканскому предклассовому обществу. Они отражали определенный уровень развития народного сознания.

— Боги бежали от европейцев, — говорил ганский крестьянин приезжему этнографу, — многие из них ушли в глубь страны, в леса, а другие скрылись под землю.

Но и магия и культ предков не исчезли. В новых условиях они приобрели новое обличье.

Кризис

Все это было прошлым, но вписывалось в действие тельность сегодняшнего дня.

Как в Европе, выходящей из туманов средневековья, в странах Тропической Африки возникали крупные социальные движения с сильной религиозной окраской, В этой связи участники происходящей здесь борьбы с волнением спрашивали себя: какие же изменения про изошли в местном общественном сознании? насколько, они были глубоки и основательны? в каком направлении развивались?

Думается, наступит время, когда в произведениях африканских писателей и исследованиях африканских ученых эти вопросы получат полный ответ. Пока же могли быть сделаны только первые и робкие шаги в области, которая остается практически неизученной.

Проблема особенно усложнялась тем, что в Тропической Африке общественное сознание, оказавшись перед необходимостью осмыслить совершенно новые социальные условия, переступало через целые исторические эпохи. В сущности, оно не было подготовлено к восприятию капиталистических порядков опытом угнетения и борьбы, накопленным, скажем, европейцем в условиях феодального строя. Оно к тому же было лишено времени для разработки новой этики и морали, решения возникающих противоречий в сфере культуры, для формирования нового мировоззрения. Если на общественное сознание европейских народов и прямо и исподволь оказали воздействие достижения философии, искусства, науки в широком смысле этого слова, то в Тропической Африке ломка общественного сознания развертывалась не только стремительно, но и в известной изолированности от высших достижений и европейской и азиатской культуры. В сущности, лишь после завоевания независимости, да и то далеко не везде, начали устанавливаться оборванные колониальным захватом плодотворные контакты африканской культуры с культурами других народов земного шара.

Почему литература, видимо, призвана сказать особенно веское слово о наиболее запутанных и противоречивых сторонах этого процесса? Да в силу того, что она первая, изучая перемены во взглядах отдельных людей, сможет предвидеть, каких сдвигов можно ждать в сознании общества в целом. Кроме того, есть и другая причина.

Она в потрясающем драматизме того, что происходит и происходило в Африке. Тусклость газетных сообщений скрыла колоссальные масштабы крестьянских волнений в Заире в 1964–1965 годах. Мало известно и и то, какие громадные надежды демократии и прогресса были перечеркнуты военными переворотами. Лишь отдельные имена — конголезца Патриса Лумумбы, камерунцев Ума Ньобе и Феликса Мумье, ганца Кваме Нкрумы и немногих других — стали известны всему миру, тогда как титанический труд сотен тысяч учителей, медиков, юристов, журналистов по обновлению народного мировоззрения и народной культуры был окружен стеной молчания.

Но драматизм был не только в социальных столкновениях. Он пронизывал и судьбы людей, жизнь которых совпала с этой эпохой великого переворота.

В деревне первые конфликты возникали с появлением и распространением доходных культур — хлопка, какао, бананов, кофе, с обострением ссор из-за земли, со вспышками споров между стариками и молодежью о деревенских делах.

Напротив, в городе вчерашний крестьянин оказывался в новой среде и ему приходилось, очевидно, решать задачи, которые он даже не мог бы вообразить, оставаясь в деревне. Не говоря о поисках работы или иных средств к существованию, он должен был усвоить новое отношение к труду, принять новые нормы человеческих взаимоотношений, Одновременно ему следовало от многого отказаться — былых привычек, старых привязанностей, прежних этических идеалов.

Временами новый горожанин оказывался перед тяжкими испытаниями. И все же драма, героем которой оказывался крестьянин, была, как представляется, мучительнее, чем страдания, выпадавшие на долю горожанина. Крестьянин вступал в конфликт с самыми близкими ему людьми — с братьями, с отцом, с собственными детьми. Жизнь заставляла его ломать отношения, которые в его же глазах были священными, — отвергать авторитет старейшин, разрушать традиционную семью, переходить в иную веру, забывать об общинной солидарности. Одновременно возникала другая крайность — подчеркнуто ревнивое отношение к поддержанию давних порядков, неприязнь к любому независимому движению мысли.

Это были два совершенно различных типа драмы: один — адаптация к новой среде, второй — участие в постепенной трансформации самой среды. Естественно, что в этой обстановке и индивидуальное и общественное сознание изменялось по-разному и не в тождественных направлениях.

Мне приходилось, впрочем, слышать и другие рассуждения.

— Развитие нашего общества было слишком быстрым, чтобы быть действительно основательным, — говорил мне врач-психиатр в Аккре. — В этих условиях можно было вырастить новую интеллигенцию, создать основы нового общества, но немыслимо полностью перестроить народное сознание, народное видение мира. Стремительность ломки старых общественных порядков обостряла присущие этому сознанию противоречия, но отнюдь не облегчала их разрешения.

Мой собеседник продолжал:

— И напротив. Сознание не успевало перестроиться, оно цеплялось за старое. Когда горожанин обнаруживал, что не может совершать жертвоприношений на могилах своих предков, а следовательно, ему трудно рассчитывать впредь и на их защиту, он обращался к новой вере — к слову мусульманских проповедников или христианских миссионеров. Однако очень быстро он менял и обряды и само вероучение, под защиту которого становился. И в новой религии он искал пути к тому, чтобы восстановить утерянную связь с прапрадедами своего народа. Так, делая шаг вперед, он оставался на прежнем месте.

В этих наблюдениях было много справедливого, и, помню, я не стал спорить со своим знакомым. Лишь заметил, что его взгляды не столько противоречат моим, сколько их дополняют.

Фактор времени действительно играл громадную роль в современной африканской истории, причем его значение приобретало особую важность в те эпохи, когда социальные изменения различного характера ускорялись. Общественное сознание не успевало перестраиваться; каждой социальной группе, каждому классу требовался для этого более или менее значительный срок. Во Франции, к примеру, уже давно труд адвоката пользовался не большим престижем, чем труд инженера, однако, как и полвека назад, буржуазия предпочитала посылать своих детей не на технические, а на гуманитарные факультеты. Несмотря на то что мир переживает беспрецедентную по своим масштабам научно-техническую революцию, высоко приподнявшую общественную роль инженерно-технической интеллигенции, схема социальных ценностей в глазах среднего французского буржуа почти не изменилась.