Ильхо (СИ) - "Мина У."

Удары когтистых лап, не таких острых, как зубы, но всё же наносящих урон, приходились по груди, расцарапывая её до ран, которые он пока не мог ощутить.

И вдруг что-то пролетело перед глазами, шмякнуло. Тварь, как невидимым ударом, прибило к его правой, раненой руке; она обмякла на нём, и всё прекратилось.

Ильхо распластался на валуне, пытаясь отдышаться и ощутить что-то в правой руке, кроме пульсирующей боли. Он разжал хватку, отпуская жабры, и приподнялся на неповреждённой руке. Голова существа была раздроблена увесистым камнем, свалившимся со скалы над ними и так удачно не задевшим его — а ведь могло прилететь и ему в голову. Камень, окрашенный в синюю жижу, ещё с мгновение балансировал на краю валуна, а потом с глухим перестуком свалился в воду.

Ильхо посмотрел наверх и увидел на вершине скалы Этерь, цепляющуюся для надёжности за выступы по сторонам. Она сидела и с напряжением смотрела вниз.

— Ты жив?!

— Живее всех живых! — Ильхо рассмеялся сквозь слёзы, и до него донёсся отголосок её такого же нервного смеха.

Он выбрался из-под твари, но та не сползла в воду, а оставалась лежать на камне, и её кожа продолжала переливаться на солнце радугой. Ильхо сел и прижал к себе покалеченную руку; рубашка там насквозь была пропитана кровью, но он не хотел сейчас проверять, насколько всё плохо.

Рассвет брезжил как раз позади Этерь, купая её в розовом золоте. Она поднялась, отпустив свои опоры.

— Это не твоя мать! — крикнула она, кивнув на издохшую тварь. — Твоя мать давно погибла.

Ильхо поморщился от боли, но согласно промолчал, а Этерь добавила с жалостью:

— Иногда монстры — это всего лишь монстры.

Он посмотрел на неё, задрав голову. Этерь улыбалась ободряюще, и он улыбнулся в ответ. Всё было хорошо. Занимался новый день, новый год. И — подумать только! — он впервые увидел настоящую нежить, а значит мир был куда волшебнее, куда загадочнее, чем он смел мечтать…

А следом Ильхо с беспокойством заметил, что это была достаточно высокая скала.

— Как ты вскарабкалась так быстро?

— Слишком боялась за тебя.

Но спускаться — не карабкаться, особенно по такому камню, вечно влажному, ненадёжному. Он осторожно поднялся на ноги и предупредил:

— Я позову кого-нибудь, чтобы тебе помогли спуститься, от меня сейчас мало толку.

— Брось! — Этерь залилась смехом, явно насмехаясь. — Я просто спрыгну.

— Не делай этого! Здесь опасно… Чёрт, Этерь, просто подожди!

— Смеёшься?!

— Просто… Просто не прыгай, ладно?

— Не трусь, Ильхо! Ты же только что сражался с морским дьяволом!

— Нет, не прыгай!..

Но она прыгнула…

*

Эту ночь Герцог провёл в цехе сборки — Барудо видел, как он выходил иногда из-за той загадочной двери, чтобы переговорить с рабочими, и снова скрывался в помещении, назначения которого Барудо не мог уразуметь. Сам он прятался у входа. Ворота цеха были распахнуты, чтобы пустить внутрь больше свежего воздуха.

И пока хозяин был на месте, Барудо не решался предпринять хоть что-то, но под утро Герцог вышел из своей тайной комнаты в привычной одежде, а не в перепачканном халате, и попрощался с начальником смены. Барудо схоронился в кустах, когда хозяин прошествовал мимо и скрылся в лесу, за поворотом тропинки.

Он не знал, что делает, но его вело чутьё. Зачем эта дверь? Зачем Герцог так пытался убедить его, что всё в порядке, что он ничего не видел? Зачем столько власти в его трудолюбивых руках?

Барудо зашёл в цех, и поначалу на него никто не обратил внимания. На рассвете и на закате смена менялась, и цех был переполнен людьми. Один раз его остановили и спросили, что он тут забыл, а он ответил, что ищет хозяина. А когда ему передали, что тот уже ушёл, Барудо покивал и сделал вид, что идёт к выходу, а сам по-тихой проскользнул к двери.

Она была заперта, конечно же. Но в его теле было ещё полно силы, и, больше не таясь, он принялся вышибать дверь плечом.

— Да что ж ты делаешь?!

Рабочие не сразу сообразили, что происходит, они просто ошарашенно глядели, но ему было плевать, если его поймают. Главное, что он узнает правду. Начальники обеих смен сначала окрикнули его, а потом приказали остановить. Но было поздно, он успел выломать дверь прежде, чем кто-то кинулся к нему.

Барудо вломился внутрь и на мгновение замер. Рабочие столпились позади него, посылая в его адрес проклятия, пытаясь пока ещё вразумить словами, а не тумаками. Кричали: «Проваливай! Нечего тебе здесь делать!» — но он их не слушал, он смотрел.

Это тоже была мастерская, но здесь работали с глиной — уж это Барудо определил без сомнений. Но изготавливали не кувшины и горшки, а… статуи. Да, это угадывалось в очертаниях незаконченного изделия, укрытого мокрой тканью.

Он унял волнение, сглотнул и прошёл глубже. Все стеллажи, все корзины были прикрыты отрезами ткани, и Барудо, сунувшись в один короб, обнаружил там металлические детали, новенькие, мягко сияющие в свете, проникающем в окна над потолком.

— Шёл бы ты отсюда! — разозлился начальник смены, и Барудо в нетерпении вытряхнул на пол целую корзину, припрятанную под деревянным столом, застеленным бумагой с набросками.

Поднялось облако белой пыли, и перед ним оказалась груда глиняных обломков. По встречавшимся в крошеве частям можно было угадать, что это была человеческая статуя, и очень искусная. Подняв и разглядев одну из деталей, в которой угадывалась голень, Барудо обнаружил, что изнутри что-то было извлечено: кажется, изначально глину крепили на металлический стержень.

А потом он заметил ещё кое-что, отчего похолодел внутри. Припорошенная белым, посреди этой кучи лежала голова, и от обуявшего его ужаса Барудо принял её за человеческую, ведь у неё были волосы, настоящие, чёрные.

Его попустило, когда он поднял голову, стряхнул пыль и понял, что она тоже глиняная.

А следом Барудо застонал; руки, обхватывающие голову, задрожали, но не выронили находку. Лицо его мальчика, замершее предсмертной маской на глиняной голове, угадывалось так чётко, будто мгновение назад фигура ещё дышала. Он зарыдал без слёз, исторгая из себя нечеловеческие звуки, и прижал голову к груди. Множество догадок теснилось в голове, силясь объяснить происходящее, но ни одна из них не ложилась так гладко, как истина.

Эти волосы — его волосы, и нос, и прикрытые глаза, и губы с отпечатком последнего сорвавшегося с них слова — всё его. Это точно, точно. Как и все остальные детали. Задыхаясь, Барудо окинул взглядом мастерскую: и все эти закрытые полотнами корзины и ящики, и ещё неведомо что — все они тоже что-то хранили. Детали ли? Останки? Заготовки?

Он обернулся и беспомощно поглядел на застывших в безмолвии рабочих. Все они смотрели на него, словно перед ними только что обнажился небесный свод, являя самого Создателя. Он и сам больше не в силах был принимать даже не мысль, а догадку, что…

Барудо покорно приоткрыл рот, и жизнь голубым светом вытекла из него. Воцарилась темнота.

*

…она прыгнула.

И в последний момент, на самом краю её нога сорвалась, ушла вниз, не позволив оттолкнуться как следует, а значит, совершить прыжок подальше. Она даже не закричала, когда в полёте её развернуло и ударило о выступ скалы с таким хрустом, что Ильхо всё понял ещё до того, как смог увиденное осмыслить.

Он спрыгнул в воду в тот же самый миг, когда она с плеском исчезла в волне у подножия скалы. Там было неглубоко, но волны бились о камень, норовя размозжить о него всё, что в них попадало.

Ильхо поражался, как может двигать рукой, которую еле чувствовал, но та была послушна. Ему удалось подхватить Этерь до того, как её унесло дальше в море. Крови было немного, и не разобрать, его это или её, — это вселило в него надежду, хотя сама Этерь была лишь просто послушной куклой в его руках.

Ильхо понимал, что что-то с ней не так, что это не просто потеря сознания, когда спешил по колено в воде к берегу, но он не мог сейчас остановиться, как не мог и взглянуть на неё. Возможно, она просто наглоталась воды, и сейчас ей нужна помощь.