Фельдмаршал Борис Шереметев - Сергей Мосияш

— Царь волен делать, что ему угодно. Но я почитаю позором сдавать крепость по первому требованию. Она поручена мне королем для защиты, а не для сдачи. Но если будут предложены выгодные условия, мы подумаем о капитуляции.

— Каковы ваши условия? — было спрошено от командующего.

— Я должен посоветоваться с гарнизоном.

Комендант собрал офицеров гарнизона:

— Господа, что будем делать?

Офицеры в один голос твердили:

— Надо покориться, иначе гарнизон погибнет от голода.

Было решено назавтра, 15 августа, начать переговоры об условиях сдачи, но к крепости никто не шел.

— В чем дело? — тревожился комендант.

— Русские празднуют победу, — отвечали приворотные сторожа.

И действительно, Петр торжественно объявил Меншикова комендантом города, предоставив ему для жительства лучший дом в крепости. К этому дому была привезена новенькая мортира, ни разу не стрелявшая, в ней заткнули запальное отверстие, и сам Петр доверху наполнил ее вином и, черпая ковшом, разливал по чаркам офицерам, говоря каждому:

— Спасибо, братец. За победу!

Перепившиеся офицеры наливали еще и орали хором:

— Здоровье государя!

Так в тот день и не дождались осажденные в Иван-городе парламентера. Он пришел на следующий день и продиктовал условия:

— Коменданту и гарнизону и всем жителям, женщинам с детьми, будет позволено удалиться немедленно в Ревель. Гарнизон выходит без оружия, без музыки и без знамен и отправляется туда же, в Ревель или Выборг.

Победители сдержали слово. Гарнизон и жители ушли частью сушей, а частью отплыли на шнявах. И едва крепость очистилась от шведов, как по приказанию нового коменданта графа Меншикова были выставлены на ее бастионах русские караулы. Нарва и Иван-город вновь стали российскими.

Через десять дней после взятия Нарвы в русский лагерь прибыл посланец Августа II, генерал-майор Карлович. И, несмотря на то что он привез из Польши нерадостные вести (союзник Август вынужден оставить Варшаву и уж готов был отступиться от польской короны), царь встретил посланца в самом веселом расположении духа. Лично объехал с ним крепость, рассказывая подробно, как атаковали и брали ее. Приказал адъютанту сводить гостя в тюрьму и показать ему плененных комендантов Дерпта и Нарвы. Нет, не ради хвастовства показывал он все это саксонцу, а ради ободрения сникшего союзника.

— Как видите, генерал, шведов можно бить, и вельми успешно. Но моему брату Августу надо в конце концов склонить на свою сторону поляков.

— Сделать это трудно, ваше величество.

— Почему?

— Потому что на Украине некий полковник Палий восстал против поляков {178}. А это отбивает поляков от вашей стороны. Палий-то русский подданный.

— Я велю гетману Мазепе арестовать этого полковника.

— Хорошо бы, ваше величество. Тогда бы нам было легче наклонять поляков к войне против Швеции.

— Я ныне же отправлю приказ гетману на арест Палия.

— Потом, ваше величество, надо полякам что-то посулить в награду.

— Что, например?

— Ну, скажем, часть Лифляндии.

— Если они действительно станут воевать на нашей стороне, а не бросаться из стороны в сторону, я уступлю им лифляндские города и крепости. Они, считай, уже большей частью в моих руках.

Не все были довольны уступчивостью царя. Даже Меншиков ночью зудел недовольно:

— Вот те раз, мин херц, мы воюем, города берем, а полякам задарма их.

— Не задарма, Данилыч, не задарма. Нам важно, чтоб Карл завяз в Польше как можно дольше. Понимаешь? Чтоб мы успели укрепиться в Ингрии, флот построить. Без флота Петербург уязвим. Эвон шведы так и реют возле Кроншлота {179}.

— Но это надо в договоре оговорить, что Лифляндию получат лишь за участие в войне.

— Обязательно, Алексаха, обязательно.

Через два дня был заключен новый договор, по которому Россия обязалась содействовать прекращению восстания Палия и возвращению Польше занятых им городов. Все города Лифляндии Россия уступает Речи Посполитой, если последняя выступит против шведской агрессии. В помощь ей будет направлен 12-тысячный корпус регулярной армии. Кроме того, Россия брала обязательство ежегодно в течение войны выделять 200 тысяч рублей на содержание армии Речи Посполитой в 48 тысяч человек.

Союзники обязались воевать с неприятелем на суше и на море «истинно и непритворно» до заключения победоносного мира.

И, как водится после столь важного события, как заключение союзного договора, царь устроил щедрое застолье для дорогих гостей. Там, выпив за успех, спрашивал повеселевшего Карловича:

— Ну как, генерал, вы довольны?

— Оч-чень, ваше величество! — искренне признавался саксонско-польский представитель.

— Передайте моему брату Августу, генерал, что я никогда не оставлю его в беде. Никогда. А уж на мое слово он может положиться.

Глава одиннадцатая

КОНФУЗ У МУР-МЫЗЫ

После Нарвы, под которую он, в сущности, опоздал, у фельдмаршала Шереметева и дальше пошло через пень-колоду. Царь приказал ему идти на Левенгаупта {180}, как только ляжет зимний путь и станут реки. Прибыв в Витебск, Борис Петрович обнаружил неготовность конницы к переходу, не был припасен фураж. Устроив генерал-квартирмейстеру Апухтину головомойку, Шереметев отписал царю, что «итить в поход неразумно. Ныне стою в Витебске и никуды без указу не пойду».

И указ не заставил себя ждать. Но какой! Разгневанный отговорками, царь распорядился поделить армию между двумя высокими начальниками, отдав кавалерию под команду Шереметева, а пехоту Огильви. Это явилось настоящим ударом для Бориса Петровича. Прочитав сей царский документ, он почувствовал боль в сердце: «Все, доконали сивку крутые горки». Обида, горькая обида захлестнула ему горло. «Нет, не оценил он меня, не оценил, — растравливал сам себя Борис Петрович. — Отдать какому-то наемнику всю пехоту… Это же… Это же…»

Фельдмаршал заперся у себя, велел Авдею занавесить окна, никого к нему не пускать, даже генерал-адъютанта Савелова. Его остановил в дверях Донцов:

— Ваше превосходительство, не велел он.

— Меня? — удивился генерал-адъютант.

— И вас.

— Что с ним?

— Занемог. Сердцем занемог. Вот ему отвар изготовил, несу.

— Какой отвар? Из чего?

— Из боярышника, ваше превосходительство. Он сердце облегчает.

— С чего бы он? — пожал плечами Савелов.

— С кручины, — вздохнул Донцов. — Всю пехоту вроде отымают у него. А без нее какая ж война?

— Хм, — хмыкнул Савелов, который об этом указе знал, но не предполагал, что так от него закручинится Борис Петрович.

В тот же день отправил донесение Меншикову, зная о его благоприятствии Шереметеву: «…Фельдмаршал в великой печали пребывает, зреть никого не хочет».

Меншиков появился внезапно, без предупреждения, ворвался в горницу фельдмаршала, звеня шпорами. Крикнул Донцову:

— Дай свету, дурак. Скинь за вески.

Тот знал, кто это, не посмел ослушаться, сорвал занавески и исчез из горницы, догадываясь, о чем речь пойдет.

— Борис Петрович, дорогой, с чего печаль как на похоронах?

— Да уж, видно, хоронят меня, Александр Данилович. Всем награды за кампанию, кому деньги, кому деревеньки. Вон даже Петьше, адъютанту моему, генерала отвалили. А мне? Хошь бы благодарность.

— Обиделся, что ли? — прищурился Меншиков, присаживаясь на стул. — При фельдмаршале по статусу адъютантом генерал положен.

— А скажи, не обидно, Александр Данилович, пехоту у меня отымают, отдают австрийцу этому, Огильви. Разве то справедливо? Ты сам человек военный, понимать должен. Ну, налечу я с драгунами, а там пушки. Пехота заляжет, ползком подберется. А мы с конями на мясо? Да?

— Ну так уж и на мясо. Эвон сколь городов взял.

— А кто те города сторожит? Пехота. Драгуна не очень-то заставишь, скажет: мое дело палаш.

— И из-за этого решил поболеть? А? Борис Петрович?

— Ну и что ж тут хорошего, Александр Данилович? Наградами обходят, права отымают. Сам-от велит на Левенгаупта итить. А как без пехоты? Да вон мой денщик и то понимает: какая ж война без пехоты? Одна конфузия.

Меншиков утешал фельдмаршала, как мог, пообещал похлопотать перед бомбардиром. И слово свое сдержал. Царь отменил свое решение, а Шереметеву прислал утешительное письмо: «Борис Петрович, сие было сделано не ради нанесения вам оскорбления, но ради лучшего, мыслилось, управления».

Фельдмаршал сразу выздоровел, скомандовал денщикам:

— Авдей, Гаврила, штаны… Кирасу {181}. Палаш {182}. Воронка.

И поскакал Борис Петрович по полкам проверять боеготовность, по конюшням, кузницам, где перековывали коней. Устраивал разносы за перетершиеся подпруги, за разлохматившиеся поводья.