Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - Мигель Эрраес

Четыре недели, проведенные в Монтевидео, были заполнены изнурительной работой на конференциях и общением с делегатами, моросящим дождем «юга» и свободным временем, которое он убивал как мог: чтение, кино, встречи кое с кем из друзей, среди которых были Фернандо Переда и Изабель Жильбер; однако ни Хуана Карлоса Онетти, ни кого-либо из редакции журнала «На марше», например Омара Прего, среди них не было;[78] и еще он писал. Он написал два рассказа и одноактную пьесу под названием «Ничто для Пехуахо».[79] «Сам видишь, такое название вряд ли вызовет энтузиазм у кого-нибудь из театральных режиссеров» – так представил он свое произведение Байону. Оба рассказа вошли в сборник «Конец игры», который впервые был издан в 1956 году.

«Конец игры», после очередного переиздания в 1964 году, приобрел свой окончательный вид:[80] восемнадцать рассказов, среди которых есть несколько таких, которые принесли писателю наибольшую славу. Кроме упомянутого рассказа «Заколоченная дверь», это «Непрерывность парков», «Отрава», «Бычок», «Аксолотль», «Ночью на спине, лицом кверху», «Менады», «Приятели», «Желтый цветок». Во всех этих рассказах уже ощутимо присутствует отличающая автора «кортасаровская» манера письма, которая возникла уже в «Бестиарии» и которая с этих пор, в большей или меньшей степени, будет ему свойственна: равновесие фантастического и реального («Аксолотль»), абсолютная относительность времени, которое воспринимается в духе Аристотеля («Ночью на спине, лицом кверху»); литературный эксперимент в чистом виде, в данном случае в виде метаповествования («Непрерывность парков»), исследование проблематики индивидуализма («Менады»), настойчивое обращение к сюжетам из мира детства («Конец игры») или та или иная сюжетно-тематическая ось, наиболее для него типичная – семейная группа, очень спаянная, однако показанная накануне распада, с включением автобиографического момента («Отрава»); народный мотив, рассмотренный всегда с несколько отстраненных позиций, с известной долей экзотики («Бычок»), одиночество («Река») или игра случая («Некого винить»). Надо заметить, что от этой серии рассказов остается впечатление, что еще можно вбить клин между авторским вымыслом и его устойчивой связью с политической ситуацией Аргентины того времени. Однако отражение этой ситуации носит совершенно иной характер: подобное понимание вещей свойственно человеку, жизнь которого уже не связана с этой ситуацией напрямую, и он не испытывает ни давления со стороны обстоятельств, ни каких бы то ни было тягот в связи с окружающей обстановкой.

По возвращении в Париж, которое состоялось в апреле, они поселились на улице Брока, в тринадцатом округе, и жили там до января 1956 года, когда они переехали на улицу Пьера Леру. Кортасар привез из Буэнос-Айреса, из издательства «Судамерикана», заказ на перевод романа Маргерит Юрсенар «Воспоминания Адриана», прочитанный им за год до этого в Италии и который ему очень понравился, и эта работа вместе с работой в ЮНЕСКО и рассказами, которые он продолжал писать, занимала все его время; тогда же у него начались проявления мононуклеоза («болезнь довольно загадочная», – скажет он своему другу, инженеру и переводчику с французского, Жану Барнабе, с естественным в ту пору неведением, поскольку дело происходило в 1955 году), кроме того, ему пришлось провести месяц в больнице после операции аппендицита. Как всегда, несмотря ни на что, его не оставляет желание путешествовать, и он использует для этого любую возможность, предоставляемую ему ЮНЕСКО в последующие полтора-два года; благодаря командировкам расширялись его познания о других странах, в числе которых были Швейцария, Индия, Испания, где он посетил тринадцать городов за полтора месяца и где его совершенно добили поезда компании «Ренфе» и полагающееся там питание; он посетил также Голландию, Бельгию, Португалию, Турцию и Грецию.

Из всех этих стран хуже всего дело обстояло с Индией, где после шести «проклятых» прививок ему в течение двух месяцев пришлось противостоять брюшному тифу, холере и черной оспе. Все в этой стране: запахи, краски, иная система ценностей, и другое восприятие времени, и даже сама концепция существования – все значительно отличалось от европейских понятий, и он почувствовал это за время своего пребывания, которое началось в Бомбее. «И там, среди этой невыносимой жары, к которой невозможно привыкнуть, мы начали наше знакомство с миром Индии. Моей первой реакцией был страх, ужас физический и ментальный, ощущение, что я оказался на другой планете и что меня окружают существа, с которыми невозможен никакой контакт. Однако первоначальный шок прошел, и наступило нечто совершенно другое: ощущение мира и покоя, которое передавалось нам от индусов и их образа жизни» (7, 346) – так он напишет Барнабе.

Из Ныо-Дели на местных авиалиниях и на машине они доехали до Бомбея через Аурангабад, Бхопал, Сайту, Гвалиор, Агру и Джайпур: повсюду нищие, которые спали с открытыми глазами, лежа на земле, священные коровы, фимиам, обезьяны, хаос; пещеры Эллора и Аджанта, искусство моголов, Тадж-Махал («от которого перехватывает дыхание»), религиозные праздники, когда зажигают лампадки из обожженной глины в память о душах близких, ушедших в мир иной; Бенарес и покойники, одетые в саван, прокаженные, ритуальные костры, восторг, который охватывает, когда входишь в воды Ганга, и «вся эта атмосфера, когда в воздухе витает дух смерти и запах паленого мяса» (7, 351). Как все это не похоже на предыдущие недели, проведенные в упорядоченной и стерильной Швейцарии, где от фондю[81] и непроницаемого характера жителей Гельвеции[82] в памяти осталось только ощущение скуки. Аурора была согласна с ним в оценке этой страны Руссо,[83] хотя у нее в памяти навсегда остались воспоминания о перелете Париж – Женева в конце мая 1955 года: это было ее первое воздушное путешествие.

Это правда, что Кортасар в то время был писателем, книги которого почти не продавались, тем не менее это был автор, которого можно назвать заметным. Постепенно его рассказы, один за другим, переводились на французский, итальянский, английский и немецкий языки. Иногда они появлялись в журналах или в антологиях рассказов, кроме того, его произведения начинают понемногу публиковать и в латиноамериканских журналах, особенно в Мексике и Аргентине. В работах Эммы Сусаны Сператти и Аны Марии Барренечеа (последняя со временем стала исследователем творчества Кортасара), посвященных фантастической литературе, ему отдают должное и ставят его в один ряд с такими именами, как Борхес, Фернандес, Кирога и Лугонес; переводы Жана Барнабе («Бестиарий»), Лауры Гий Батайон («Дальняя», «Врата неба») или Дюрана («Ночью на спине, лицом кверху») сделали его имя известным; подборка рассказов для антологии contes d'épouvante,[84] в которую Роже Кайуа включил рассказ «Ночью на спине, лицом кверху», а также появление этого же рассказа в одном из берлинских журналов означали, в определенном смысле, открытие его имени; покупка авторских прав на рассказ «Захваченный дом» для престижного американского журнала «Две Америки», которую осуществила Кэтлин Уолкер; исполнение некоторых его рассказов из серии «Истории о хронопах и фамах» по немецкому радио в Саарбрюккене или по радио в Нью-Йорке в переводах Пола Блэкборна; явный интерес к его рассказам со стороны издательства Риццоли в Италии, «Люхтерханд Ферлаг» в Германии или Альфреда Кноффа в Соединенных Штатах, кроме того, создание киноверсии рассказа «Мамины письма» в Аргентине – все это являлось свидетельством его успеха и служило залогом блестящей карьеры, что очень скоро подтвердилось и в коммерческом плане.