Уотт - Сэмюэль Беккет

Комната Уотта не содержала никаких разъяснений. Это было маленькое, темное и, хоть Уотт был человеком отчасти чистоплотным, зловонное помещение. Из единственного окна открывался прекрасный вид на ипподром. Картина, или цветная репродукция, ничего не проясняла. Напротив, значимость ее со временем уменьшалась.

По голосу мистера Нотта ничего нельзя было узнать. Мистер Нотт и Уотт никогда не беседовали. Время от времени мистер Нотт без всякой видимой причины раскрывал рот, чтобы попеть. Все мужские регистры от баса до тенора давались ему с равным успехом. По мнению Уотта, пел он не слишком хорошо, однако Уотт слыхал певцов и похуже. Мелодии этих песен были исключительно однообразны. Поскольку голос, за исключением редких хриплых скачков вверх и вниз тонов на десять, а то и на одиннадцать, не покидал начального тона, которому, казалось, был обязан блюсти верность до конца. Слова этих песен были либо бессмысленными, либо зиждились на идиоме, с которой Уотт, прекрасный лингвист, знаком не был. Как правило, первой буквой была «а», а взрывными — «к» и «г». Кроме того, мистер Нотт часто разговаривал сам с собой с весьма оживленными и разнообразными интонациями и жестикуляцией, но так тихо, что до болезненно напрягавшихся ушей Уотта доносилось лишь дикое и невнятное бессмысленное бормотанье. К этим звукам Уотт привязался необычайно. Дело вовсе не в том, что он грустил, когда они стихали, не в том, что он радовался, когда они вновь раздавались. Однако, пока они звучали, он радовался, как радовался бы дождю, льющему на бамбук или даже тростник, натиску на землю волн, обреченных стихнуть, обреченных нахлынуть вновь. Еще мистер Нотт любил отдельные необычайно энергичные дактилические восклицания, сопровождавшиеся судорогами конечностей. Преобладали среди них такие: Экзельман! Кэвендиш! Аввакум! Кровушка!

Касательно имевшего колоссальную важность физического обличья мистера Нотта Уотту, к сожалению, почти нечего было сказать. Поскольку сегодня мистер Нотт был высок, полон, бледен и темноволос, а завтра худ, низок, румян и светловолос, а завтра упитан, росл, смугл и рыжеволос, а завтра низок, полон, бледен и светловолос, а завтра росл, румян, худ и рыжеволос, а завтра высок, смугл, темноволос и упитан, а завтра полон, росл, рыжеволос и бледен, а завтра высок, худ, темноволос и румян, а завтра низок, светловолос, упитан и смугл, а завтра высок, рыжеволос, бледен и полон, а завтра худ, румян, низок и темноволос, а завтра светловолос, упитан, росл и смугл, а завтра темноволос, низок, полон и бледен, а завтра светловолос, росл, румян и худ, а завтра упитан, рыжеволос, высок и смугл, а завтра бледен, полон, росл и светловолос, а завтра румян, высок, худ и рыжеволос, а завтра смугл, низок, темноволос и упитан, а завтра полон, румян, рыжеволос и высок, а завтра темноволос, худ, смугл и низок, а завтра светловолос, бледен, упитан и росл, а завтра темноволос, румян, низок и полон, а завтра худ, светловолос, смугл и росл, а завтра бледен, упитан, рыжеволос и высок, а завтра румян, светловолос, полон и росл, а завтра смугл, рыжеволос, высок и худ, а завтра упитан, низок, бледен и темноволос, а завтра высок, полон, смугл и светловолос, а завтра низок, бледен, худ и рыжеволос, а завтра росл, румян, темноволос и упитан, а завтра полон, низок, рыжеволос и смугл, а завтра росл, худ, темноволос и бледен, а завтра высок, светловолос, упитан и румян, а завтра росл, темноволос, смугл и полон, а завтра худ, бледен, высок и светловолос, а завтра рыжеволос, упитан, низок и румян, а завтра темноволос, высок, полон и смугл, а завтра светловолос, низок, бледен и худ, а завтра упитан, рыжеволос, росл и румян, а завтра смугл, полон, низок и светловолос, а завтра бледен, росл, худ и рыжеволос, а завтра румян, высок, темноволос и упитан, а завтра полон, смугл, рыжеволос и росл, а завтра темноволос, худ, бледен и высок, а завтра светловолос, румян, упитан и низок, а завтра рыжеволос, смугл, высок и полон, а завтра худ, темноволос, бледен и низок, а завтра румян, упитан, светловолос и росл, а завтра смугл, темноволос, полон и низок, а завтра бледен, светловолос, росл и худ, а завтра упитан, высок, румян и рыжеволос, а завтра росл, полон, смугл и светловолос, а завтра высок, бледен, худ и рыжеволос, а завтра низок, румян, темноволос и упитан, а завтра полон, высок, светловолос и бледен, а завтра низок, худ, рыжеволос и румян, а завтра росл, темноволос, упитан и смугл, а завтра низок, рыжеволос, бледен и полон, а завтра худ, румян, росл и темноволос, а завтра светловолос, упитан, высок и смугл, а завтра темноволос, росл, полон и бледен, а завтра светловолос, высок, румян и худ, а завтра упитан, рыжеволос, низок и смугл, а завтра румян, полон, высок и светловолос, а завтра смугл, низок, худ и рыжеволос, а завтра бледен, росл, темноволос и упитан, а завтра полон, румян, рыжеволос и низок, а завтра темноволос, худ, смугл и росл, а завтра светловолос, бледен, упитан и высок, а завтра темноволос, румян, росл и полон, а завтра худ, светловолос, смугл и высок, а завтра бледен, упитан, рыжеволос и низок, а завтра румян, темноволос, полон и высок, а завтра смугл, светловолос, низок и худ, а завтра упитан, росл, бледен и рыжеволос, а завтра низок, полон, румян и светловолос, а завтра росл, смугл, худ и рыжеволос, а завтра высок, бледен, темноволос и упитан, а завтра полон, росл, рыжеволос и румян, а завтра высок, худ, темноволос и смугл, а завтра низок, светловолос, упитан и бледен, или так это Уотту казалось, если упоминать лишь рост, комплекцию, цвет кожи и волос.

Поскольку кроме них ежедневно менялись посадка, выражение, форма и размер ступней, ног, кистей, рук, рта, носа, глаз, ушей, если упоминать лишь ступни, ноги, кисти, руки, рот, нос, глаза, уши, их посадку, выражение, форму и размер.

Поскольку осанка, голос, запах, прическа редко были одними и теми же день ото дня, если упоминать лишь осанку, голос, запах, прическу.

Поскольку манера кашлять, манера сплевывать ежедневно менялись, если рассматривать лишь манеру кашлять и сплевывать.

Поскольку отрыжка никогда не была одинаковой два дня подряд, если не заходить дальше отрыжки.

Уотт не прилагал руку к этим преображениям и не знал, в какой из двадцати четырех часов они происходили. Впрочем, он подозревал, что происходили они между полуночью, когда Уотт заканчивал свой день, помогая мистеру Нотту надеть ночную рубашку[9] и улечься в постель, и восемью утра, когда Уотт начинал свой день, помогая мистеру Нотту подняться с постели и снять ночную рубашку. Поскольку маловероятно, чтобы мистер Нотт менял свое обличье в часы услужения Уотта, не привлекая внимания Уотта если и не прямо сразу, то хотя бы в последующие часы. Поэтому Уотт подозревал, что именно в ночных глубинах, когда невелик риск быть застанным врасплох, принимал мистер Нотт свой облик для грядущего дня. И укрепилось это подозрение в сердце Уотта благодаря тому, что когда он порой поднимался ни свет ни заря, не имея сил или желания спать, вставал и подходил к окну взглянуть на звезды, которые когда-то, умирая в Лондоне, знал наперечет, подышать ночным воздухом и послушать ночные звуки, к которым все еще питал жгучий интерес, он порой видел между собой и землей полоску белого света, озарявшую темноту, делавшую листья серыми, а в сырую погоду наделявшую дождь блеском.

Ни один из жестов мистера Нотта нельзя было назвать характерным за исключением, возможно, заключавшегося в одновременном закупоривании лицевых отверстий: большими пальцами — рта, указательными — ушей, мизинцами — ноздрей, средними — глаз, безымянные же, в критические минуты стимулирующие умственную деятельность, покоились на висках. Это было не столько жестом, сколько позой, в которой мистер Нотт подолгу пребывал без видимого неудобства.

Уотт подметил у мистера Нотта и другие привычки, другие маленькие хитрости, маленькие хитрости, позволяющие скрасить маленькие дни, о которых при желании рассказал бы, если бы не устал, если бы так не устал от того, о чем уже рассказал, не устал от сложения и вычитания одного и того же из одного и того же.

Однако он не мог вынести мысли, что мы расстанемся, чтобы никогда больше не встретиться (в этом мире), а я останусь в неведении относительно того, как мистер Нотт надевал ботинки, или туфли, или тапочки, или ботинок и туфлю, или ботинок и тапочек, или туфлю и тапочек, когда он поступал так, когда он не надевал просто ботинок, или туфлю, или тапочек. Поэтому, сняв свои руки с моих плеч и положив их на мои запястья, он поведал, как мистер Нотт, чувствуя, что время пришло, принимал хитрый вид и начинал бочком-бочком подбираться к ботинкам, туфлям, ботинку и туфле, ботинку и тапочку, туфле и тапочку, бочком-бочком, мало-помалу, с бесхитростным видом, мало-помалу, все ближе и ближе к полке, на которой они лежали, пока не оказывался достаточно близко, чтобы стремительно их схватить. И, надевая один черный ботинок, коричневую туфлю, черный тапочек, коричневый ботинок, черную туфлю, коричневый тапочек на одну ногу, второй он крепко сжимал, чтобы тот не удрал, или клал в карман, или ставил на него ногу, или заталкивал в ящик, или совал в рот, пока не оказывался в состоянии надеть его на другую ногу.