Бернард Найт - Иван

Де Вулфу не удалось понять ее логику, но он предпочел не уточнять и мудро сохранял молчание. Жена тем временем продолжала срывать на нем свое дурное настроение.

— А что касается этого нового незваного гостя, то ты должен сию же минуту донести на него церкви и, разумеется, моему брату. Его следует схватить и передать тем, кто сможет закрыть его богохульный рот.

Джону пришло в голову, что Матильда была бы прекрасным кандидатом на должность главного инквизитора в Западной Англии. Вслух же он произнес совсем другое.

— Именно это я, некоторым образом, и делаю, — искусно подстраиваясь под ее настроение, вывернулся он. — Я умышленно распространяю слухи о его намерениях, и поэтому к утру церковные власти уже будут все знать. Если они воспримут его угрозы серьезно, то не дадут ему произнести речь, а затем, что совершенно очевидно, или тамплиеры или аббат из инквизиции убедят его покинуть город. Однако ни я, ни твой брат не имеем над де Бланшфором власти. Он не собирается совершать никаких светских преступлений.

Судя по всему, его заявление мало чем успокоило Матильду.

— Джон, его следует повесить. Если кто-нибудь произносит речи против твоего драгоценного короля, ты приходишь в бешенство и сразу же кричишь: «Предатель», что же касается этого, гораздо большего предательства по отношению к нашему небесному владыке, то оно, похоже, тебя не волнует!

Де Вулф подавил желание вступать с женой в спор, объясняя ей разницу между сферами действия церковных и светских властей: когда дело касалось вопросов веры, аргументы Матильды большей частью основывались на громкости ее голоса и убежденности в непогрешимости духовенства и Евангелия.

— Что ж, я сделал все, что в моей власти. Я коронер, а не епископ. Вообще-то, меня вся эта история совершенно не касается, меня заботит только поимка убийцы де Ридфора, несмотря на то, что Ричард предупредил меня, чтобы я не вмешивался.

Матильда вновь погрузилась в мрачное состояние духа и замкнулась в себе, что не нравилось Джону еще больше, чем когда она читала ему нотации. Через некоторое время молчание стало таким гнетущим, что де Вулф встал и сообщил, что ему необходимо подготовиться к поездке в Барнстейпл, и посему он вынужден покинуть супругу. Это заявление вызвало новый приступ утихшей было злости, и Матильда принялась бранить мужа за то, что он покидает ее на такой долгий срок — экспедиция на Ланди должна была занять не меньше пяти дней. На этот раз единственным его оправданием служило то, что это предприятие предложил и организовал ее собственный братец, на что де Вулф и указал супруге.

Наконец, издав вздох облегчения, Джон выскочил из комнаты, не забыв прихватить свой серый плащ, поскольку на город снова падал мелкий моросящий дождь.

Глава двенадцатая,

в которой коронер Джон встречается с архидьяконом

Несколько спокойных часов Джон де Вулф провел в своей маленькой унылой комнате в верхней части сторожевой башни.

Даже промозглые стены этой неотапливаемой каморки были предпочтительнее холодного общества супруги. Коронер использовал свободное время, практикуясь в чтении латинских текстов, медленно водя пальцем по идеально выведенным Томасом буквам и шевеля при этом губами.

Текст помещался на свитках, на которых писарь фиксировал текущие дела. Эти свитки представляли собой сшитые вместе длинные полосы желтоватого пергамента, которые надлежало представить королевским судьям, когда те приедут в Эксетер на очередную выездную сессию. Они уже давно должны были прибыть, но, по слухам, задерживались в Дорчестере и через месяц-два могли добраться до Девона для проведения слушаний всевозможных гражданских споров и серьезных уголовных дел, которые де Вулфу удалось вырвать у суда графства, находившегося в ведении шерифа.

Успехи в чтении росли с каждой неделей, и сейчас, чтобы освежить память, Джон решил просмотреть недавнее дело об изнасиловании. Потерпевшая, молодая вдова, заявила о том, что преступник подстерег ее на заднем дворе собственного дома на Голдсмит-стрит. Затем ее, якобы, избили и изнасиловали, в подтверждение чего она предъявила окровавленную тряпку, которая являлась почти обязательным вещественным доказательством в такого рода делах. Когда де Вулф осмотрел ее, он действительно обнаружил ссадины на ее щеках и руках, синяк под глазом и наличие нескольких расшатанных зубов. В отношении личности насильника сомнений не было — им оказался местный возчик, который сожительствовал с вдовой в течение нескольких месяцев. Вдова и ее сестра вызвали городского бейлифа и одного из его констеблей. По прибытии служителей закона женщины подняли страшный шум, выкрикивая: «Держите его!», хотя на самом деле гнаться за преступником не было нужды: он спокойно сидел в доме вдовы и пил эль. По обвинению, выдвинутому женщинами, возчика арестовали и отволокли в тюрьму, размещавшуюся в башне Южных ворот. Если бы бейлиф не сообщил об этом случае де Вулфу, возчик предстал бы перед судом шерифа, заседания которого проходили каждые две недели, после чего, вероятнее всего, окончил бы свою жизнь на виселице. Ему не помогли бы и заявления о том, что единственное, что он сделал, так это устроил вдове взбучку за то, что, пока он спал, она стащила у него из кошелька деньги. Что же касается совокупления, то, по заявлению возчика, они занимались этим почти ежедневно, и вдова относилась к этой процедуре с превеликим восторгом!

Вопреки протестам Ричарда де Ревелля, Джон настоял на том, что такое серьезное обвинение, как изнасилование, должно рассматриваться королевским судом. Он сам осмотрел истицу, прибегнув для этого к помощи старой карги, которая выполняла обязанности повитухи в этой части города. То, что действительно имело место изнасилование, вызывало у коронера сомнения, однако он знал, что поскольку речь идет о ранее состоявшей в браке женщине, это еще не исключает насильственного совокупления, хотя следы побоев на лице вдовы скорее свидетельствовали об обычном избиении. Джон решил запротоколировать все факты и предоставить королевским судьям решать самим, кто из этих двоих говорит правду. Так как наказанием за подобное преступление была виселица, де Вулф не мог выпустить обвиняемого под залог, и тому пришлось остаться в тюрьме до выездной сессии. Последний факт был особенно неприятен для горожан и шерифа, которые должны были платить по полпенса в день за содержание преступника. Обычно в таких случаях заключенный совершал побег, подкупив тюремщиков, но тогда он должен был всю жизнь скрываться в лесу в качестве беглого преступника или искать убежища в церкви и затем навсегда покинуть страну, дав клятву никогда в нее не возвращаться.

Де Вулф отодвинул свиток в сторону, решив, что на сегодня уже достаточно утомил свои глаза и мозги. Глядя на пелену дождя за узкой бойницей окна, он поплотнее закутался в плащ, и вспомнил о Бернаре де Бланшфоре, появление которого лишь осложнило задачу коронера. Он от всего сердца желал бы, чтобы рыцарь находился в тысяче миль отсюда, поскольку пока тот оставался в живых, Джону не было до него дела. Из-за довольно неубедительных заявлений Жильбера де Ридфора об их дружбе де Вулфу пришлось обеспечивать безопасность отступников. И эту миссию он с большим успехом провалил в случае с де Ридфором. «Да пропади он пропадом, этот Бернар! Пусть читает свою чертову проповедь! — бормотал коронер себе под нос, съежившись от холода в своей коморке. — Если ему так хочется покончить с собой, то так тому и быть. Эти тамплиеры или итальянская крыса разделаются с ним, если завтра он хоть два слова промолвит со ступеней собора».

Впрочем, хотя он и постарался забыть о де Бланшфоре, полностью сделать это ему не удалось. В тот момент, когда Джон раздумывал, не пойти ли в «Ветку плюща», чтобы подкрепиться парой кружек эля, на лестнице раздались знакомые шаги хромого Томаса. Через несколько секунд он появился из-за дерюжной занавески, прикрывавшей вход. Писарь выглядел обеспокоенным и возбужденным.

— Коронер, вы должны немедленно отправиться в собор и встретиться с архидьяконом. Он специально послал меня за вами.

— Почему такая спешка, Томас?

— Как вы мне и сказали, я распустил слухи о завтрашней проповеди. — Писарь опять принялся креститься при одной мысли об этом событии. — Когда я прогуливался по территории собора, а потом за обедом в доме, где меня поселили, я рассказал нескольким викариям, паре служителей и одному канонику. Не прошло и часа, как я услышал, что дом буквально гудит от этой новости, а еще несколько священников и монахов пришли ко мне, чтобы узнать о времени и месте проповеди, причем некоторые из них уже были очень рассержены. Потом — это уже совсем недавно — явились два каноника и чуть ли не обвинили меня в том, что я потворствую распространению ереси, хотя я сказал им, что только лишь передаю слух, который до меня дошел.