Тайна расстрелянного генерала - Александр Ржешевский

О том, что их боезапас мог закончиться, немцы не догадывались. Но прекратили отступление. Взревывая моторами, замерли, как оскалившиеся волки, которых перестали травить.

Они долго не могли поверить в свое избавление. Несколько долгих мгновений, может быть, минут. Потом начался расстрел — откровенный, наглый, издевательский. Русские танки, застывшие или на последних каплях горючего отходившие прочь, стали прекрасной мишенью. А главное, безответной.

Танк, в котором находился Хацкилевич, несколько раз вздрогнул от прямого попадания снарядов.

Зажатые раскаленной броней, люди доживали последние мгновения. Теряя сознание, Хацкилевич успел подумать: "Вот он, наш "авось"".

Заряжающий Хлебников, оставшийся без снарядов и без дела, успел подхватить Михаила Георгиевича и хрипло закричал:

— Командующий ранен! — словно их могли тотчас вывести из боя.

Каждый чувствовал близкую гибель и относился к ней по-своему. Командир танка тяжело дышал, уперевшись лбом в триплекс. Маленький, тонкорукий заряжающий бережно держал тяжелого, рослого Хацкилевича, словно спасение командующего было необходимо не только для общего дела, но и для его собственной жизни. Водитель Буров, плечистый, белобрысый крепыш, почувствовал, что нет начальства над головой, и испытал необыкновенную легкость. Заметив по приборам, что в движке истекают последние капли горючего, он скосил черные от грязи и пыли глаза и, дернув рычаги, выкрикнул срывающимся мальчишеским голосом:

— Горючки нет! Снарядов нет! На тара-а-ан!

"Тридцатьчетверка" рванулась навстречу "панцеру", вылезавшему из оврага. Немец заметил мчащийся русский танк и воинственно развернулся навстречу. Но у русского было преимущество в скорости. "Тридцатьчетверка" ударила немца под углом, в бок, и "панцер" перевернулся вверх колесами, съехал на дно, пропахав башней скользкий овражий склон. Торжествующая "тридцатьчетверка" застыла гордо, поводя пушкой по сторонам. И в следующий миг на нее обрушилась такая лавина огня, что башня оторвалась. Останки человеческих тел разметало ураганом, сама бронированная коробка скрылась в туче дыма.

До штаба армии дошло известие, что Хацкилевич погиб. В жуткой обстановке неопределенности оно не произвело впечатления. Каждый мог оказаться следующим.

К этому времени Болдин и Голубев окончательно потеряли ориентировку. Разгром танкового корпуса означал конец организованному сопротивлению армии. На следующий день пролетевшие немецкие самолеты выбросили листовки, в которых сообщалось, что Москва взята и сопротивление бесполезно. Штаб армии постепенно самоликвидировался. Собрав пятьдесят человек — все, что осталось от вверенного ему стотысячного войска, Болдин начал пробиваться на восток. Он дойдет до своих, и Конев его выручит.

Судьба командующего Западным фронтом Павлова оказалась страшней.

Еще не явились полководцы, которым суждено было побеждать. Еще не вышли на поле битвы солдаты с оружием, не уступавшим немецкому. Только своей грудью смельчаки заступали путь врагу. Но из-за генеральских промахов их век сделался исчезающе мал, погибли сотни тысяч мужчин — цвет нации. Потери невосполнимые, как показала жизнь.

Отдельные очаги сопротивления еще тлели. Немцы никак не могли их подавить. Эти смельчаки задерживали победоносное шествие германских полчищ и выиграли время. Каждая жизнь была оплачена высокой ценой.

41

Если солдаты, в большинстве своем брошенные и безоружные, знали, по крайней мере, что где-то должен находиться командир, а если нет его, то обязательно пришлют; если выполнение любых, даже бестолковых, приказов казалось им спасительным, то беженцы, заполнившие дороги, вообще ничего не понимали.

Почему Красная Армия, про которую пели песни по праздникам и будням, бежит и катится под давлением врага, не имея ни сил, ни сноровки, чтобы упереться как следует? Мирная жизнь казалась многим уже далекой, нереальной.

Держась за подводу, Людмила шла вторые сутки, потеряв представление о времени и о себе. Никто не прогонял, и в этом ей повезло, потому что подвода была единственная в той бесконечной толчее, какую можно было охватить глазом. Колясочек разных, тележек двигалось великое множество. Но подвода была одна. На ней под грудой тряпок умирал туберкулезник, для которого была чудом добыта лошадь. Рядом с умирающим сидели дети, которым тоже посчастливилось: сами они идти уже не могли.

По полю к самому горизонту уходила петляющая дорога, наполненная криком и плачем измученных людей. И мука эта была так велика, что уже как бы и не ощущалась.

С подводой поравнялась молодая женщина с ребенком. Посадила на самый край своего малыша и некоторое время шла, держась за него.

— Да что же такое! — вдруг вырвалось у нее.

— Вы кто? — спросила Людмила.

— Учительница. Истории.

— А-а… Так, может, вы знаете? Когда все пройдет? Раньше случалось такое? Чтобы ни за что ни про что тебя выбросили, растоптали?… Непобедимая и легендарная… Где они?

— Тише! Тише!

— Пускай слышат! Спрашиваю: раньше было такое? — Людмила тряхнула головой, указывая на запад.

Учительница сникла. В лице ее мелькнул страх.

— Сама думаю, — пожаловалась она. — Когда это кончится? А он все идет и идет. Неужто у наших-то войска совсем нету?

Они уже прошли поле и начали подниматься на взгорок, когда обнаружили перед лесом редкую цепочку солдат, неторопливо закапывающихся в землю.

По сравнению с отступающим народом эта цепочка защитников выглядела такой жалкой и беспомощной, что у Людмилы сжалось сердце. В какой-то момент показалось: дай ружья всем, даже детям, и никакая сила не пройдет. А что могут сделать несколько человек против наступающей армии?

Цепочка солдат продолжала деловито окапываться, и это понемногу успокоило Людмилу. Может, и не так все страшно, подумала она. И не окружает немец, как говорят, не прорывается, разбивая в пух и прах безоружные части. У страха глаза велики. Вот ведь бойцы окапываются, и у каждого винтовка со штыком.

И если тут мало бойцов, значит, войска — дальше. Не только эта горсточка осталась от армии.

Вгляделась в солдат и вдруг узнала: Иван Латов! Хотела было окликнуть его, но не решилась: а может, обозналась?… Присмотрелась — да, точно Иван! Людмила даже остановилась. Потом опомнилась.

— Я отойду. Мое место… — смущенно зашептала она учительнице. — Моя сумка… Ладно? Там солдат из нашей деревни.

Ей показалось, что многотысячная толпа услышала ее слова. Все вдруг остановились, разом повернули головы. Но не туда, куда указывала Людмила.

На горизонте дымами вставали танки. Еще самих танков не было видно, только пыль столбом. Ни звука, ни грохота оттуда не донеслось. А по всему полю, будто от самой земли, поднялся стон.

Учительница схватила ребенка и прижала к груди. Невесть откуда взявшийся солдат судорожно теребил ворот гимнастерки. "Братцы, братцы…" машинально повторял он и вдруг принялся раздеваться. Скинул гимнастерку, потом исподнее. Его кое-как одели.

На горизонте сверкнул огонь, и близким взрывом разметало всех возле подводы… Когда Людмила очнулась, танки уже прошли первую траншею. Две черные машины горели, по земле расстилался едкий дым.

По другую сторону дороги лоб в лоб сошлись танк с солдатом. Вдруг танк дернулся от выстрела. Людмилу опять оглушило, и она, как своей смерти, ничему не удивляясь, оцепенело и заторможенно увидела всплеск кровавого фонтана там, где прятались люди. Видела, как упал под танк солдат и ненасытное дымящееся чудище развернулось над ним и пошло прочь, оставив груду навороченной земли. Но из этой могильной груды вдруг выпросталась рука. Потом показался солдат. Он поднялся во весь рост, шатаясь, погнался за танком, с каждым шагом ускоряя бег.

Танк вращал башней, выискивая новую жертву. Наконец застыл, пушка начала опускаться, нацеливаясь на дорогу с беженцами. Солдат бросился на его броню и принялся чем-то колотить по орудию.

Танк заглох, потом взревел и двинулся рывками, будто дикий буйвол, пытаясь в ненависти своей скинуть седока. Еще секунда — и танк рухнул бы в овраг, где прятались люди. Уже накренился… Уже зависли гусеницы над пустотой… Уже, перекрывая гул мотора, словно из-под земли исторгнулся пронзительный смертный вопль: кричали женщины и ребятишки, увидев над собой раскаленную черную громадину… Но солдат скинул гимнастерку и закрыл смотровые щели в броне. Танк попятился назад, выполз на ровное место и завертелся, как ослепший. Наконец застыл. Замер и солдат. Когда бронированный люк дернулся, солдат рывком отодрал его и быстрым движеним сунул внутрь руку. Раздался глухой взрыв. Крышку люка отшвырнуло. Вдруг из-под танка вылез немец в зеленой лягушачей форме и судорожными рывками, приволакивая ногу, пополз прочь, к придорожным кустам. Солдат спрыгнул с танка, широким шагом догнал немца и добил.