Возвращаясь к самому себе - Михаил Ульянов

...Думаю, я должен здесь пояснить, чтобы меня правильно поняли сколько раз убеждался: пока не зачураешься: "чур меня!" - прямым утверждением, мол, я хотел сказать то-то и то-то, - тебя перетолкуют, кому как нравится. Так вот, поясняю: с эпохой Горбачева кончилось мое прямое участие в политических организациях или органах, делающих политику. Я сознательно отказался от этого. Но я никак не могу отказаться, отключиться от внутреннего своего долга человека и гражданина России иметь собственное мнение по всем проблемам, в том числе и политическим, будоражащим мою страну, моих товарищей, мой народ.

Только моя кафедра для провозглашения моей веры - не митинг, не сессия и не съезд партии. Моя кафедра - сцена, театральные подмостки, театральное служение.

Всей своей долгой жизнью на сцене я утвердился в мысли: истинный актер - всегда не просто талантливый художник, но и талантливый гражданин. Вне этого сочетания не может быть большого актера.

Театр сегодня - да и не только сегодня - ничего не может изменить, и нет у него такой задачи. И в потоке переменчивой жизни роль его - не дать забыть человека, не дать унизить человека, приподняв его искусством, сценой, талантом, мастерством. Чтобы сидящие в зале увидели себя в Человеке и укрепились духом.

Скажете, это слишком общий, слишком широкий ответ? Что ж, конкретный ответ следует искать в каждом конкретном спектакле. И искать каждому конкретному зрителю, пришедшему на этот спектакль. Потому что ведь и зритель - каждый! - участник театрального действа.

VI. Странные вы люди, актёры...

Как жаркие свечи...

Где-то прочел в воспоминаниях Маргариты Тереховой - коротких ее воспоминаниях об Ан-дрее Тарковском, - как однажды на съемках, глядя на нее и Солоницына, он заметил: "Странные вы люди, актеры... - И, помолчав, добавил будто самому себе: - Да и люди ли вы?"

Действительно, странные люди - игру в подражание сделать профессией и держаться за эту профессию, как за последнюю соломинку, утопая и захлебываясь в водоворотах жизни, бедствуя и порой не доедая, и не искать и не желать ничего иного, лишь бы еще раз выйти на освещенную как бы и не здешним светом сцену, светом, и отделяющим тебя от темного внимания зрительного зала, и в то же время преподносящим тебя ему и всему миру как на ладони... И заставить поверить в того, кого и не было и нет на свете, но вот сейчас, сию минуту, он рожден тобою самим, твоим телом, жестом, голосом, всей твоей явной и тайной сутью. Что в этом за тайна? Почему это так волнует, так тянет снова и снова: ведь ты тратишь себя, свою собственную жизнь, чтоб за два - два с половиной часа пронеслась на сцене целая жизнь, вся жизнь твоего счастливого, или мучите-льно несчастного, или жестоко страдающего персонажа? И так из вечера в вечер - весь данный тебе век долгий ли или короткий.

В нашей родной действительности - чаще короткий. Сколько уходит из жизни совсем моло-дых актеров, сколько ушло... Светлая нежная душа Лёни Быкова, с которым мы начинали в кино, встречались в кино, совсем еще юные "комсомольцы-добровольцы"... Олег Даль... Андрей Миронов... Инна Гулая .. И поколение чуть постарше: Анатолий Папанов... Иннокентий Смокту-новский... Совсем недавно - Петр Щербаков... Евгений Леонов... Что такое, что за мор на нашего брата... Говорят, злым, недобрым людям Бог веку не дает. Тут же что ни имя - добрейшая щедрая личность. Не мелочная, не ревнивая - широко распахнутая навстречу товарищам своим. Да и просто людям. А может быть, как раз напротив: щедрой души человек отдает себя миру и людям, не жалея, не взвешивая, что отдать, а что оставить.

Это вообще в традиции русского актерства. Как-то выступая на моем творческом вечере, Алеша Баталов замечательно сказал об этом: "Мы, актеры русской школы, не можем существо-вать от роли вдалеке: вот это - роль, а вот - я". Мы все, что имеем, бросаем в топку этой роли. Сжигаем себя. В этом особенно мощно проявляется именно русская школа актерства. Прекрасные актеры Запада они как-то умеют отстраняться... Хочется сказать, ведут роль на холостом ходу: да, блестяще, технично, виртуозно, но не отдавая своего сердца. У нас же - свечой горит жизнь акте-рская... Да еще и сама жизнь на нашей Родине палит ее безжалостно. Было время - задыхались от удушья всяческих запретов, тотального надзора. Так задохнулся Олег Даль. Леонид Быков. А те, кто переступил все же черту шестидесяти лет, - один за другим уходят сегодня, исчерпав просто-напросто резерв жизненных сил.

Все мы, ровесники, кому сегодня за шестьдесят, - дети войны. Началась война - нам было по девять, десять, одиннадцать, двенадцать лет... Это возраст самого сильного роста - и физичес-кого, и душевного, духовного. А мы попали в кашу войны. Кто в буквальном смысле. Кто просто голодая в тылу и при маме, как я в своей сибирской Таре. А потом - после войны - было и еще голоднее. Потом голодное студенчество, когда и по два, по три дня во рту не было ни крошки в буквальном смысле слова. А потом - всяческие осложнения социальные: то "заморозки", то "оттепели", мы все время жили в перенапряжении. И вот - результат: валятся люди как подко-шенные.

Может быть, читатели вспомнят такую картину - "Тема", ее снимал в Суздале Глеб Панфи-лов. Я там играл с Инной Чуриковой. Одна из сцен была на кладбище. Зима стояла. И вот пока ставили камеру, готовили то и это, я бродил по кладбищу, оно уже было закрытое, то есть там больше никого не хоронили. Я бродил среди могил и читал надписи на памятниках, как мы все делаем это, любопытствуя, что за люди покоятся под ними. И вдруг заметил одну закономерность: люди, рожденные в конце прошлого века - в 1860, 1870, 1880, 1890 годах, - прожили по 80, 85, 90 лет. А те, что появились на свет в 1910 - 1915 - 1917 - 1920-м, - задержались на нем недо-лго. Ушли в 60, 65, самое большее - в 70 лет. Вот такое наглядное пособие для характеристики века нынешнего и века минувшего по части милостей его к человеку.

Так я - о Петре Щербакове... Он был не самым крупным актером - он был замечательно крупным человеком. С ним я снимался в кино. Съемки - странное дело... Иной раз снимаешься с человеком в двух, трех картинах, а отношения не налаживаются. И не потому, что не "сходишься характерами", или взглядами, или какие-то конфликты. Нет, все нормально, но что-то не склады-вается. А с другими и после одной совместной работы - будто век дружили. Не то что без конца друг к другу в гости ходим, нет, тоже год можно не встречаться, но встретишься - и все на месте, будто и не расставались. Такие у нас отношения с Алексеем Баталовым, Алексеем Владимирови-чем. Так же было и с Петром Щербаковым.

Он был человеком, с которым спокойно, надежно и безопасно находиться. Бывают люди, с которыми опасно. Неизвестно, когда они взорвутся, если ты что-нибудь, по их мнению, не так скажешь. Непредсказуемые люди, и с ними ты в напряжении, как в окопе. А есть такие, в которых ты уверен: даже если ты и ошибешься или просто сглупишь, то, ей-богу, они не придадут этому значения, и потому с ними спокойно и хорошо. Вот таким товарищем был Петя Щербаков. При своем этаком мужланистом виде он был интеллигентно деликатным человеком, очень добрым. Жаль, что в кино его использовали, несколько ограничивая его возможности, загоняя в определен-ный типаж - и тем укорачивая амплитуду, размах творческих его данных. Его талант особенно проявлял себя в театре. Но театр - это мотылек, мотыльковый век у актерской работы в театре. А кинопленка - все-таки какое-то продолжительное время хранит свет отлетевших дней.

Когда бы и где бы, например, ни зазвучала песня "Комсомольцы-добровольцы", вспоминают-ся съемки в настоящей метростроевской шахте, спуск в нее в какой-то бадье, стрекот аппаратов в колдовски прелестных весенних Сокольниках, дух дружбы и доброжелательности, который царил в нашей группе. Спасибо кино. Оно сохранило нам и лично мне товарищей наших. И Петю Щер-бакова. И Леню Быкова.

Есть люди, в которых живет солнечный свет. Природа оделила их особым даром: они ведут себя спокойно и просто, а почему-то с ними рядом тепло и светло. И нет в них вроде ничего особенного, и не говорят они и не делают ничего выдающегося, но какой-то внутренний свет освещает их обычные поступки. Это свет доброты. Человек, наделенный таким даром, оставляет по себе особенную, греющую тебя память. Таким был Леонид Быков. Лёня. Роста небольшого, с утиным носом, добрейшими и какими-то трагическими глазами, с удивительной мягкостью и скромностью в общении. И это - не вышколенность, не лукавое желание произвести приятное впечатление. Есть и такие хитрецы. Нет, природа характера Леонида Федоровича была проста и открыта.

В ту пору мы были зелены и молоды. Беспечны и самоуверенны. Наивны. Нас мало что тревожило. Но и тогда в нашей молодой и угловато-острой труппе Леня занимал какое-то свое, никак им не защищаемое, но только ему принадлежащее место. Природная интеллигентность, вежливость, уважительность, что ли, сквозили во всех его словах, рассказах, беседах. Эта обаяте-льнейшая человеческая черта освещала и его актерские работы. Его герой комсомолец-добро-волец Акишин - смешной, добрый и очень чистый человек. "Негероичный" с виду, может быть, излишне мягкий, в трагическую минуту гибели подлодки, на которой служил, он проявляет пора-зительное мужество. Таким играл его Быков... Полно, играл ли? Просто был им в предполагаемых обстоятельствах, подарив ему свой светлый характер.