Простая формальность - Барбара Хоуэлл

Она влюбилась в изысканный стиль Директории. Само это слово зачаровывало ее. Вслед за Альфредом она пыталась произносить его на французский манер, и ей нравилось, что этот стиль возник на закате Революции, в период, когда разум ненадолго возобладал над безумием, прежде чем окончательно уступить помпезному ампиру, с его гнутыми ножками, львиными лапами и обильной позолотой.

Еще одним открытием стал стиль хепплуайт. Она всю жизнь прожила среди тяжелой викторианской мебели, которую так любила ее мать, и не представляла себе, что английская мебель может быть такой легкой и изящной. А когда она попробовала хепплуайт в сочетании со своей излюбленной Директорией, то наконец поняла, что любая гостиная может стать произведением искусства. Она делала сотни набросков различных интерьеров и засыпала с мыслью о различных цветовых сочетаниях.

Она мирилась с существованием Клэя как с необходимым компонентом решаемой ею задачи — задачи создания в короткий срок безупречно элегантного дома для себя — и для него, раз уж он все равно тут. И это позволяло ей держаться приветливо и привлекать его к своим делам, которые приобретали все больший и больший размах.

Почти ежедневно она делала покупки. Зима была слякотная. Каждое утро она со всех сторон слышала, что на улице совершенно нечем дышать, но она дышала, что же делать. Как только она выходила из квартиры, ею овладевала безумная жажда что-то предпринять, что-то купить, лишь бы не останавливаться, не прислушиваться к себе.

Обычно она ехала на такси до Третьей авеню и шла в хозяйственные магазины, где искала себе те обои и ткани, которые ей рекомендовал Альфред. Потом она шла в антикварные магазины на Мэдисон-авеню, заглядывала в салоны Парка-Бернета или Кристи или в универмаги.

Поскольку в центре поймать такси было невозможно, она шла пешком сквозь грохот пневматических молотков, вскрывающих асфальт, сирены полицейских и пожарных машин, машин скорой помощи и бесконечный несмолкаемый шум строительных площадок. Этот шум не только действовал на барабанные перепонки, но проникал во все тело, достигал спинного мозга. И тут с вами происходило что-то непонятное, но что именно — она не знала.

Ветер был холодный и пронизывающий, совсем не похожий на морской бодрящий ветерок в Велфорде. Небо по цвету напоминало китовую ворвань. Ноги скользили по обледеневшему снегу, волосы падали на лоб колючими прядями, окоченевшие руки в карманах норковой шубки сжимались в замерзшие кулаки. Она начинала ненавидеть этот город.

В Велфорде она всюду ездила на машине. Хоть жила и небогато, но у нее была своя машина и по холодным дорогам она передвигалась в тепле и удобстве. В Нью-Йорке, проходя мимо высоченных домов, она чувствовала себя маленькой и беззащитной, и ей казалось, что со всех сторон на нее наступают громадные бетонные фаллосы. В голову лезли мысли о насилии — а может, так специально и было задумано. И она вспоминала церковные шпили Велфорда, устремленные вверх для того, чтобы быть ближе к небу, а не для того, чтобы подавлять то, что внизу.

Спасаясь от этих мыслей, она приноравливала свой шаг к идущим рядом женщинам. Они направлялись в магазины, меся снежную грязь сильными, мускулистыми, затянутыми в нейлон ногами. Это были уже не те недавние рождественские покупатели — исчезло беспокойство, они стали более целеустремленными и решительными. Идя вслед за ними, она чувствовала себя рядовым огромной армии, участницей парада, масштабы которого выходят далеко за рамки окружающего их непристойного серого пейзажа. Левой. Правой. Ноги защищены мозольным пластырем. Лица скрыты под слоем увлажняющего крема. Обрюзгшие груди и зады подтянуты, подобраны с помощью эластика и силы воли. Головы четко фиксируют цены, размеры, фасоны.

Стоило войти в магазин, как она сталкивалась с другой армией женщин — модно причесанной, бренчащей бижутерией армией продавщиц. Переходя от прилавка к прилавку, она не могла отделаться от ощущения, что ее заколдовали. Смотреть, щупать, сравнивать — словно это важнее всего на свете. Каждая вещица казалась волшебной и обещала начало чего-то нового.

На что-то все это похоже. Уж не в рай ли она попала ненароком? — спрашивала она себя с долей цинизма, хотя, с другой стороны, она сама была почти готова в это поверить, вдыхая восхитительные запахи парфюмерных отделов. Может, и ангелы похожи на продавщиц, которые, распознав в ней «стоящего» клиента, одаривают ее почти искренним вниманием и заботой? Может, музыка небесных сфер так же успокаивает, как шелест эскалаторов? И, наконец, может быть, сам Господь Бог это и есть всемогущий, улыбчивый дух торговли, постоянно являющий себя в новом виде, подобно тому, как меняется товар на витрине?

Иногда она ходила по магазинам чуть ли не целыми днями — по шесть часов кряду — не останавливаясь даже выпить чашечку кофе. Ей нужно было купить и принести домой столько всего разного: постельное белье, фарфор, светильники, пепельницы, надувные вешалки, кожаные корзины для мусора, медные кастрюли и сковородки, всякие французские штучки для кухни и, конечно, одежду. Она покупала уйму одежды. Список необходимых покупок растягивался бесконечно.

Все чеки она выписывала на многочисленные банковские счета Клэя. И ей вполне искренне казалось, что она ни за что не платит. Но кто-то же платил? Вероятно, Клэй. Однако о нем она думала меньше всего, когда делала покупки.

Домой она вваливалась чуть живая, спину ломило, суставы пальцев ныли от тяжеленных сумок, она швыряла добычу на пол посреди спальни и ее охватывало блаженное чувство удовлетворения. Иногда она по нескольку дней не притрагивалась к покупкам. Почему-то как только она отрывала ярлык и прятала вещи, они теряли свою волшебную силу.

Время от времени Клэй начинал протестовать. Особенно его раздражали цены. Уж очень ее заносило.

— Восемьдесят долларов за ярд! Зачем такие дорогие портьеры? — спросил он, когда она принесла пятнадцать разных образцов и разложила перед ним на кофейном столике рядом с орешками, которые он пожирал горсть за горстью.

— Я подумала, вдруг тебе тоже захочется поучаствовать, — вместо ответа сказала Синтия.

Ему не захотелось. Он сидел широко расставив ноги и опустив скрещенные руки, живот у него свисал вниз, на лице застыло страдальческое и упрямое выражение.

Она сделала еще одну попытку.

— Я не спорю, цены ужасные. И я не меньше тебя переживаю из-за этой проклятой инфляции.

— Неужели нельзя было купить хотя бы долларов по сорок?

— Почему? Можно. В магазине Шумахера была ткань по сорок, только она мне не понравилась. Какая-то серозеленая, а поярче у них не было, я узнавала.