Цианид по-турецки (сборник) - Мишель Александр

— Цисарт был у себя в комнате один? Никто вас не видел в тот момент, когда вы беседовали?

Бедари покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Я не заходил в комнату фрисканда. Я постучал, когда он открыл дверь, я сразу же заговорил. Возможно, у него кто-то был, но я никого не видел. В коридоре казармы тоже никого не было.

— Ну, а сегодня? С чего вдруг вы пошли на то место? — спросил я.

— Я получил записку — от фрисканда, чтобы я срочно пришел на лужайку в парке. Когда же я пришел, Цисарт был мертв, и в его спине торчала моя шпага.

— А кто передал вам записку от него?

Бедари покачал головой.

— Этого я не знаю, — ответил он. — Сменившись с караула, я лег спать. Когда проснулся — увидел рядом с кроватью записку.

— Вы так крепко спали, что не слышали, как кто-то вошел к вам в комнату? — недоверчиво спросил я.

— Да. я действительно спал очень крепко, — признался Бедари. — Не знаю, почему. Может быть, потому что, прежде чем лечь спать, выпил два кубка вина.

— И где же эта записка? — поинтересовался я.

— Не помню. Кажется, я оставил ее в комнате.

Более ничего путного молодой человек сообщить мне не смог. Пора было покидать его камеру и приступать к самостоятельным поисками истинного убийцы. По моей просьбе, Бедари осторожно поднял меня к отверстию в двери. Толщина двери составляла ни много ни мало — два фута, так что я спокойно встал на нее как на крепостную стену, а затем осторожно пролез между прутьями решетки, походившими на мощные колонны римского или греческого храма. На краю мне пришлось остановиться в растерянности. Я не подумал, что мне придется спуститься с высоты, примерно равной 50 футам. Между тем, ушедший тюремщик мог вернуться каждую минуту. Я лихорадочно искал выхода. Прыжок с такой высоты был бы, без сомнения, чистым самоубийством, а никаких приспособлений, которыми я мог бы воспользоваться, у меня не было.

Позади меня послышался шепот: «Грильдриг!» Я оглянулся и увидел, что Бедари привязывает к крайнему пруту решетки что-то вроде каната. Подбежав, я увидел, что он связал вместе два плетеных шнура, украшавших его камзол. С помощью этих шнуров я легко спустился вниз — правда, ладони мои горели, ибо шнуры эти оказались куда грубее корабельных канатов.

— Удачи! — шепотом пожелал мне Бедари. — И спасибо тебе, Грильдриг. Даже если ты ничего не сможешь сделать, — с этими словами он отошел от двери, чтобы случайно не привлечь внимание тюремщика.

4

Я оказался в подземном коридоре. Факел, закрепленный на высоте примерно 70 футов, едва освещал стены, оставляя пол почти в кромешной тьме. Я осторожно двинулся вперед. Выбоины в каменном полу мало беспокоили охранников или узников, но для существа моих размеров являлись серьезным препятствием. В темноте, вдоль обеих стен, угадывалось движение каких-то тварей. Скорее всего, то были крысы, которые могли посчитать меня легкой добычей. На всякий случай, я обнажил тесак и прибавил шагу.

Какое-то время отвратительные грызуны не тревожили меня. Я вполне спокойно и относительно быстро преодолел ту часть коридора, которая вела от крыла с темницами к лестнице. На это у меня ушло не более полутора часов.

У первой ступеньки я остановился в изрядном смущении. Ее высота составляла никак не меньше 8 футов, и вскарабкаться на нее без чьей-либо помощи, значило карабкаться по отвесной каменной стене.

Я растерянно огляделся. Вокруг не было ничего, что я мог бы использовать в качестве дополнительной ступеньки. Тесак, который я все еще держал в руке, был в этом деле бесполезен.

От поисков выхода меня отвлек страшный грохот открывающейся вверху решетчатой двери, а вслед за тем — топот спускавшегося по лестнице тюремщика. Над головою он держал зажженный масляный фонарь, дававший больше света, чем закрепленные слишком высоко факелы.

Я поспешно отступил в тень, ожидая, пока тюремщик спустится и пойдет дальше. Но служитель подземелья вовсе не торопился. Спустившись по лестнице, он сделал всего лишь два шага — и остановился в 1 роде от первой ступени. Правда, повернулся он лицом к темницам, так что я вполне мог бы проскользнуть за его спиной. Что я и намеревался сделать — надеясь, воспользовавшись неровностями и выбоинами в камне, быстро взобраться на первую и вторую ступени — а дальше лестница поворачивала.

К сожалению, голодная крыса вовсе не собиралась так легко отказываться от необычной двуного дичи, какой ей представлялся я. Одним прыжком она перерезала мне дорогу, оказавшись на ступени. В тусклом свете фонаря, который держал в руке тюремщик, хищно горели огромные глаза и грозно сверкали клыки опасной твари. Путь к отступлению тоже был перекрыт — стоящим спиной ко мне и ничего не подозревавшим тюремщиком. Оставалось лишь одно — сразиться с крысой не на жизнь, а на смерть.

Я сделал пробный выпад, который, кажется, смутил чудовище. Крыса отступила на шаг. Не давая ей возможности опомниться, я бросился вперед, обрушив на нее град ударов. Но крыса, опомнившись, сама атаковала меня, и отступать пришлось мне — что я и сделал, оказавшись в почти темном углу, справа от лестницы. Крыса присела, готовясь к прыжку — и в это время я одним прыжком преодолел разделявшее нас расстояние, задержал дыхание и рубанул тесаком ее толстую, покрытую жесткой темно-серой шерстью шею. Всю силу я вложил в этот удар, понимая, что положение было смертельно опасным. И мне посчастливилось перебить чудовищу артерию — судя по тому, что ударившая темная кровь обрызгала меня с ног до головы. Содрогнувшись от омерзения, я поспешно отступил в тень, а крыса издала пронзительный предсмертный визг, который не остался незамеченным тюремщиком. Он обернулся и выше поднял фонарь. Увидев издыхающую крысу, тюремщик выругался и как следует поддел ее ногой, обутой в грубый башмак. Крысиная туша отлетела к другой стене, а я вжался в угол, моля бога, чтобы этот человек не заметил меня. Не то чтобы я боялся обвинения в незаконном проникновении в подземелье, но тюремщик сослепу мог принять меня за такую же крысу, только живую. А удар его ноги запросто отправил бы меня к праотцам.

По счастью, тюремщик обладал не очень зорким глазом. Невнимательно осмотревшись, он зашагал дальше, что-то бормоча под нос. Я же с облегчением перевел дух, спрятал окровавленный тесак в ножны и вновь обратился к лестнице. Только сейчас я заметил, что между ступенями и стеной, к которым они прилегали, было пространство примерно в два фута шириною — с точки зрения бробдингнежца-великана, ничтожная щель. Щель эта была забита землей столь плотно, что представляла собою настоящую дорогу, хотя и достаточно крутую, но вполне пригодную для подъема. Воспрянув духом, я приступил к восхождению в кромешной темноте. Тесаком я пользовался при этом так, как пользуются своими посохами слепцы — постоянно постукивал им вокруг себя прежде, чем сделать шаг. Разумеется, это изрядно замедляло путь, зато избавляло от опасности сорваться с узкой тропы и серьезно покалечиться. Впрочем, несколько раз и тесак не помог, так что дважды я упал — к счастью, оставшись на тропе, но вконец исцарапав руки и сбив ноги. Тем не менее, оказавшись, наконец, на свежем воздухе и отдохнув немного, я решил во что бы то ни стало осмотреть место происшествия. Во-первых, выход из подземелья находился относительно недалеко от лужайки, о которой говорил Бедари, всего лишь в полумиле. Во-вторых, ночная тьма уже отступила; при этом в столь ранний час можно было не опасаться появления придворных или дворцовой челяди. Разумеется, дело представлялось не таким простым — ведь маленькая по бробдингнежским представлениям лужайка была в два раза больше самого большого полкового плаца в Англии. И, наконец, в-третьих, лужайка находилась как раз между зданием, в подземелье которого была устроена темница для особо опасных преступников, и особняком, отведенным для проживания фрейлин. Я должен был всего лишь сделать относительно небольшой крюк — не более полумили.

Конечно, Глюмдальклич — я был уверен в этом — не сомкнула глаз нынешней ночью. Ей ведь пришлось беспокоиться и о своем возлюбленном и обо мне, подопечном. Но я полагал ее вполне здравомыслящей девушкой и надеялся, что ее беспокойство окажется не столь сильным, чтобы поднять тревогу и тем самым выдать мое отсутствие. Словом, поразмышляв так короткое время, я повернул не к той части здания, в котором находилась спальня моей нянюшки, а к двери, ведущей наружу — в парк.

Вскоре я стоял в высокой траве, доходившей мне по пояс, и придирчивым взглядом осматривал окрестности. Чтобы лучше сориентироваться, я взобрался на лежащий валун, а с него — на толстую ветку куста, росшего рядом. Теперь площадка была как на ладони. Косые лучи восходящего солнца способствовали тому, что все неровности выглядели четче и резче.

Примерно в ста ярдах к востоку трава, казавшаяся отсюда настоящим лесом, хотя и низкорослым, была примята и поломана, напоминая бурелом — так, словно там недавно лежало что-то огромное и чрезвычайно тяжелое. Участок образовал неправильный вытянутый прямоугольник, размерами примерно 20–25 ярдов на 8–9. Я сразу догадался, что вижу именно то место, где лежал убитый Цисарт. Но эта своеобразная проплешина не была единственной. К ней вели несколько похожих, но значительно меньшего размера, причем форма их была такова, что можно было предположить — сначала тут прошел один человек, а затем — еще один. С другой стороны тянулась вереница проплешин чуть меньшего размера.