Токсичный компонент - Иван Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Добровольский ещё раз просмотрел список файлов, выбрал Баймуразова как довольно короткий и понятный вариант, открыл, изменил паспортную часть, анамнез. Потом глянул, что там написал терапевт, выстроил по учебнику окончательный диагноз, непосредственную причину смерти обозначил как «Острая сердечно-сосудистая недостаточность», отправил на печать.
Когда тёплый листок выехал из принтера, Максим ещё раз быстро просмотрел его, поставил подпись и положил перед собой в ожидании Лазарева.
Москалёв тем временем вернулся с больничной конференции, от которой Добровольский себя сегодня освободил.
– Давненько такого не было на моей памяти, – выдохнул Михаил, падая на диван. – Шестнадцать ножевых ранений. Шестнадцать!
– Шестнадцать человек с ножевыми? – не сразу понял Максим. – Что за ночь длинных ножей?
– У одного! Шестнадцать – у одного! – уточнил Москалёв. – Грудь, живот, руки, даже лицо!
– Кого ж так сильно невзлюбили? – удивился Добровольский. – Он ещё и живой?
– Живой, – кивнул Михаил. – В реанимации лежит. Вчера два алкоголика… Блин, ты не поверишь. Я тоже сначала не поверил.
– Да не тяни ты, – недовольно буркнул Максим. – Вступление затянулось.
Москалёв оценил степень интриги, остался ею доволен и продолжил:
– Вчера два алкоголика играли в шахматы. Представляешь? Цвет интеллигенции бухал. Как сказал пострадавший, не сошлись во взглядах на роль Ботвинника в развитии этой великой игры. Один считал его гением, другой – посредственностью, за что и получил шестнадцать ударов кухонным ножом. Как Лопатин сказал, раненый жаловался, что партию пришлось прервать в выигрышной позиции и что дело вовсе не в Ботвиннике, а в элементарной обиде на предстоящее поражение. Жаль, что ты не пошёл – Николай Павлович это всё в лицах рассказывал!
Москалёв эмоционально хлопнул рукой по дивану, встал, сделал несколько шагов по кабинету.
– Операция часа три шла. Ревизию в животе сделали, кишки ушили, селезёнку убрали, попутно с пневмотораксами справились, а в конце ещё и ухо на скобки прицепили. Виртуозы!
– Как говорил один мой школьный приятель, – задумчиво молвил Добровольский, – хирургия – это не шахматы, тут думать надо.
Он посмотрел на экран компьютера, где всё ещё был открыт файл с посмертным эпикризом Кутузова. «А ведь скоро его дочь приедет, – подумал он. – Как лучше поступить? Позвонить сейчас или дождаться, когда можно будет сказать о смерти отца не по телефону?»
Звонок ему всегда виделся более простым вариантом – всегда можно положить трубку, не дожидаясь вопросов и эмоций. Сначала грустным тихим голосом сказать, что произошло, потом добавить, что такое случается при подобных травмах и с подобными сопутствующими заболеваниями, извиниться и закончить разговор. Захочет перезвонить и уточнить – он уже будет готов к вопросам вроде «А как теперь быть?» или «Кто его заберёт и куда?».
Так вышло, что из предыдущих девяти умерших ему пришлось лично разговаривать с родственниками лишь двух из них – с мамой одного из самоубийц, Лузгина, и с женой Черняка.
Мама практически не задавала вопросов, просто взяла пахнущий гарью черный пакет с вещами сына, спросила номер ритуального агентства и адрес судебного морга. Добровольский снабдил её подробной информацией, говорил максимально сочувственно, думая над каждым словом, из-за чего временами умолкал, чтобы сделать глубокий вдох и построить фразу. После разговора он проводил её до двери и ещё долго смотрел, как она медленно поднималась в гору на автобусную остановку с чёрным мешком, на котором был наклеен белый пластырь с написанной на нём фамилией её сына.
Жена Черняка – того самого, что сорвал кран после семейного скандала, – ходила к мужу каждый день. Правда, пропускали в реанимацию её лишь первые два дня, и то ненадолго; когда он вышел из шока, то быстро провалился в токсемию, начал видеть какие-то галлюцинации, буянить. После этого жена ограничивалась беседами с Добровольским – долгими, нудными, плаксивыми разговорами минут по пятнадцать, иногда и больше. Она постоянно задавала одни и те же вопросы из области «Может, что-то ещё нужно?» и «А какой всё-таки, на ваш взгляд, прогноз?» Максим поначалу рассказывал всё довольно подробно, на пальцах показывал возможные сценарии развития событий, объяснял смысл перевязок, назначенного лечения. Через пару дней он стал от этого уставать, а потом и вовсе понял, что жена Черняка слушает его с одной целью – убедить себя в том, что всё может быть хорошо и что она сама в случившемся никак не виновата.
Он ждал, что она всё-таки созреет для того, чтобы спросить: «Скажите, только честно. Это ведь не из-за меня? Это ведь не я виновата? Просто так получилось».
Она не спрашивала. Да и с чего ей об этом говорить? В том, что случилось с мужем в ванной, вины её не было никакой. Но что его привело туда, что там было у них не в порядке с семейными ценностями – этого Добровольский знать не мог, да и не хотел.
Когда стало ясно, что прогноз неблагоприятный, он известил её об этом прямо, надеясь, что посиделки в коридоре станут короче. Но результат превзошёл все ожидания.
В следующий раз она пришла за документами и вещами только после звонка Добровольского, когда муж умер. Пришла, поздоровалась, тихим голосом попросила принести паспорт и полис. И когда старшая сестра всё ей выдала, она легонько прикоснулась к руке Максима и задала тот самый ожидаемый им вопрос:
– Это ведь не я его убила?
Добровольский не мигая смотрел в её сухие красные глаза:
– Я не знаю. Умер он от ожоговой болезни.
Коротко кивнув, Максим вернулся в ординаторскую с мыслью о том, что он хотел бы никогда не общаться с родственниками умерших. Вот только в ожоговом отделении это было невыполнимо.
Позвонить Клавдии он так и не решился, оставив все печальные новости для личной встречи. Сейчас надо было сосредоточиться на Марченко.
Селектор пикнул, высветив цифру «5» – Балашов приглашал в операционную. Добровольский снял часы, положил их в верхний ящик стола, посмотрел на листок с посмертным эпикризом и вышел.
Больше всего ему хотелось, чтобы Люба была уже в наркозе. Их последний разговор про мальчишек оставил очень неприятное впечатление – он чувствовал, что Марченко далеко не так проста, как кажется. Телефонограмму о побеге Добровольский передал, но наряд пришёл в отделение вчера уже чуть ли не ночью, так что рассказать о том, что Люба собирала для них деньги,
