Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы - Ольга Владимировна Батлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом ему позвонила Люси.
– Дочь хочет с тобой поговорить.
Трубку сразу выхватила Даниэла.
– Когда ты вернешься? – спросила она по-английски. – Мама мне говорит, мы скоро насовсем поедем в Англию.
– Обязательно вернусь, моя сладкая горошинка, – ответил он тоже по-английски, сглатывая комок в горле.
Сергею стало не по себе в этом по-советски казённом номере. Он вышел из гостиницы и бесцельно побрел по чужому городку, который Маша зачем-то называла родным. Это был сонный городок с таким же сонным купеческим прошлым. На главной улице с голубыми огромными елями, которые в наступающих сумерках показались фиолетовыми, рядом с новеньким супермаркетом, стояло недавно покрашенное здание с псевдоампирными колоннами. «Краеведческий музей», – прочитал Сергей на фасаде.
Привычку заходить в такие музеи он перенял у Люси во время совместных путешествий. Удивительно, что во всем мире выставляют на обозрение одну и ту же ерунду: чьи-то окаменевшие кости, люльки, кастрюли, игрушки, облезлые звериные чучела, выцветшие фотографии, – неужели жизнь из этого и состоит?
Сергей скользнул взглядом по стенду с рассказом о живших в здешних краях племенах, со снисходительным любопытством прочитал легенду про священный камень, ушедший под землю, и про местную языческую богиню, которая умела превращаться в кого угодно, человека или животное, а также оживлять мёртвых.
– Интересуетесь? – спросил его щуплый человек в домашней вязки свитере и валенках.
Сергей только сейчас заметил смотрителя в полумраке заставленной мебелью комнаты. В ответ он не очень вежливо буркнул – ему не хотелось вступать в разговор с этим мужчиной, который был таким же пыльным, скучным, никчемным, как сохраняемые им экспонаты.
Сергей перешёл к сравнительно свежему разделу, посвященному прошлому веку. «Дневник ссыльной А. И. Грошуниной, которая скончалась от воспаления легких, простудившись на лесозаготовках» – выцветшая пояснительная записка лежала под стеклом рядом с раскрытой тетрадью, мелко исписанной чернилами и карандашом.
Музейный смотритель услышал его возглас и недоумённо покачал головой, когда Сергей попросил разрешения полистать тетрадку.
– Надо же. Лежал дневник годами никому не нужный, а за последние время уже второй человек спрашивает. Чем она так прославилась? Присаживайтесь, здесь посветлее будет, – мужчина подвинул стул к окну.
«… Я пришла из школы рано, родителей не было. Собралась попить чаю на кухне и услышала громкий женский плач из комнаты дяди Юры. Женщина закричала, что сейчас выбросится из окна, а дядя Юра насмешливо ответил ей: «Пятый этаж. Что, если не до конца разобьётесь?» Она умоляла не заставлять её работать на них. Он ей что-то сказал про её семью, после этого она сразу затихла.
Дядя Юра вышел на кухню, он не ожидал увидеть меня и растерялся. Догадался, что я всё слышала, и деловито спросил, есть ли в доме сердечные капли, его гостье плохо. Женщина скоро ушла – она была молодая, красивая и страшно бледная… Дядя Юра всегда говорил, что он сражается с врагами и бандитами. Но женщина, которую он мучал, не похожа на врага.
Вечером я впервые в жизни серьёзно разругалась с папой. Не могу выносить такое в нашем доме! Меня тошнит от дяди Юры, и своё мнение о нём я уже не поменяю… Папа ответил со злостью, чтоб я не смела, что это его лучший друг и что я иду неправильным путём, надо остановиться, иначе плохо закончится… Что ему стыдно иметь такую дочь. Он показался мне чужим. Всю ночь плакала, подушка промокла…»
«Столько всего произошло. Бедная моя Лижбэ осиротела. Сначала отец её пропал без вести на фронте. Её мама практичная была, специалист по выживанию. Очистки картофельные у соседей выпрашивала, оладьи пекла. Шла в булочную на рассвете, сидела там в очереди, одновременно вязала носки для солдат – белого хлеба дожидалась. Его по карточкам быстро разбирали… Потом она его на большее количество чёрного выменивала.
И вот во время затемнения заливала керосин в горелку, а он пролился на платье, всё вспыхнуло, как факел… Надо было её сразу в одеяло завернуть, чтобы огонь сбить, а Лида растерялась.
Она сейчас живет у нас, поступила в Плехановский, хотя мечтает об институте внешней торговли, даже изучает английский на американских курсах и ходит на танцы в дипломатическую академию. Она хочет добиться успеха. Я думаю, добьётся…
… нет прежнего взаимопонимания, шарахается от меня, как от прокажённой, когда я начинаю говорить «неправильные вещи», поэтому я в последнее время стараюсь особенно не рассуждать в её присутствии… Но люблю её по-прежнему, мою сестричку…»
«…в вагоне для скота, люди ходили в туалет в дырку в полу… мужик подшучивал надо мной. Тогда я отказалась от еды и питья. Перестал смеяться…»
Похоже, между этими двумя записями был большой разрыв во времени. У Аси изменился почерк – буквы измельчали и избавились от завитушек, строчки придвинулись друг к другу. Писала так убористо, экономя бумагу. Как ей удалось в ссылке воссоединиться со своим московским дневником? Как вообще удалось сберечь его от чужих зорких глаз?
«… Он сказал: «Молчи, с…а», – и закрыл мне рот своей вонючей рукавицей… «Это не я, это не мое тело, внушала я себе и одновременно думала – не хватало заиметь ребенка от уголовника» Через две недели всё пришло, как обычно. Я обрадовалась, но потом морально мне стало хуже.
…Желание быть особенной делает меня уязвимой. Это гордость, другие без неё здесь живут. Смирись, иначе сожжёшь себя – благоразумный голос уговаривает меня избавиться от гордости, как будто речь идёт о воспалённом аппендиксе»
«…меня расконвоировали, переводят в Карелию, а мне всё равно…»
«…Родной дом часто снится мне: окна в нём становятся всё больше, интерьеры красочнее. Молодые мама, папа. Мне дорого что-то ещё в этих детских воспоминаниях – то, что никогда не повторится. Наверное, скучаю по предчувствию счастья и мечтам, с которыми жила тогда.
Посторонним настоящий виток моей судьбы наверняка кажется напрасным. Одно непонятно: если самое разумное, что остаётся, – это смириться, – почему, делая глупости, мы проходим самые важные уроки?»
«Северный язык. Окулина сказала: «ПТЮШКИ БЮЖЖАТ», – и угостила ОПЯКИШЕМ. Отблагодарю её, когда посылку получу».
«Новый сосед В.И. Он надолго уходит в лес и возвращается с рюкзаком, в котором топорщатся сучки и коряги. Им предназначается стать объектом его художественного напряжения. В.И. крутит заготовку в руках и так, и эдак: на что похожа? чем украсит хозяйство? Если она проходит этот экзамен, то ещё больше
