Стаи. Книга 3. Столкновение миров - Юлиан Львович Егоров

не торопилась, давая возможность закадычным друзьям поговорить. Сама перебинтованная, казалось, во всех местах сразу (ох, и досталось её живой оболочке!) она по приказу Хельги взяла на себя роль водителя — даже Мирре сейчас за руль лучше не садиться.

На заднем сидении, потухшие и взволнованные, сидели рыжий плут и бойцовская рыбка. Оба даже и не знали, чего ожидать от предстоящей встречи с родственниками, особенно с семейством Дорониных.

— Я не хочу ехать, — честно признался Элан. — Может это трусливо, но я даже не знаю, как в глаза им смотреть. Афалию и детей убивали, а меня даже рядом не было.

Мирра попыталась приободрить друга:

— Не вини себя, никто не знал, что случится такое! Ты что, пророк?! Все обделались!!! Нечаев чуть в петлю не лезет, винит себя во всём случившемся, глава полиции Белограда подал в отставку, ИСБ прохлопала нападение!

Она сердито махнула рукой:

— Да, что там ИСБ… Сами хороши, нашли где проводы устраивать…

Она шипела рассерженной кошкой.

— Расслабились мы! Ох, как расслабились! Эйфория от успехов вскружила головы всем, без исключения, и эти головы перестали заглядывать даже в ближайшее будущее, перестали думать об опасностях. Вот и результат…

Она врезала кулаком по подголовнику переднего сидения с такой силой, что тот просто каким-то чудом не оторвался.

— А ведь уже давно было известно, что в эмигрантских кварталах на нас зуб точат! Знали мы все, что там за компот бурлит, знали, что многие там винят нас в своих бедах!

Лис покачал головой, ему осталось только согласиться:

— Да, умылись кровью мы исключительно по собственной глупости…

* * *

Элан не мог не признаться честно сам себе: он рад, что похороны прошли без эксцессов. Его никто ни в чём не обвинял, хотя, защищая его семью, сложил голову в неравной хватке с пьяными выродками простой солдат удачи, а он примчался к месту трагедии уже после кровавой развязки. Даже Ростилав Алексеевич, когда Лис, простившись с любимой и детьми, возложив к смертному одру цветы, опустился на колени у ног отца погибшей девушки, подставив беззащитную шею… Губернатор не ударил, не закричал страшных обвинений, а положил руку ему на голову и долго не отпускал, гладя родного сына, прощая ему всю вину, мнимую или даже настоящую.

Все, кто только пришёл на проводы, даже тысячи абсолютно незнакомых людей, что стекались со всех концов города и до, и после того, как три гроба, большой и два крошечных, опустили в сырую промёрзшую землю, несли в его душу странное успокоение. По мере того, как рос курган из цветов и мягких игрушек, как зажигались сотни и сотни новых свечей, в сердце закрадывалась светлая печаль, а в глазах уже не было сжигающей душу злости.

Отец Серафим, в проникновенной речи помянул добрым словом невинно убиенных и призвал отдать негодяев на Суд Божий, призвал не творить ещё большего зла. Даже Лис, не особо разделяющий христианские догмы, не сказал ни слова наперекор, понимая неуместность полемики на религиозные темы, и отдавая право каждому верить или не верить в Отца Небесного, и в то, что его семья найдёт на Небесах утешение. Но… Ему очень хотелось надеяться на новую встречу… Он верил всем сердцем, что они ещё встретятся. Обязательно встретятся…

* * *

Поезд, уже простой, не скоростной экспресс, отстукивал по рельсам последние километры, отделяющие возвращающихся назад, в родные стены, из Белограда ибисовцев. Коллег и друзей было так много, что в вагонах было трудно встретить кого-то постороннего, тем более что путешествие на другой континент и обратно проделали восемь Сирин, включая Лесавесиму и Хилью, и несколько купе первого класса пришлось отдать летуньям и летунам — в иные они просто не помещались.

На втором этаже головного вагона, уже в готовности к выходу, сидя на рюкзаках, расположилась компания старых друзей: Лидеры Кланов, Элан, Ханнеле, крылатые сёстры, Полякова… Да, кого тут только не было…

Вместе с запахом выжженных солнцем полей

Темной птицею в сердце входит новая осень.

Ты плетешь свой венок из траурных лент,

из увядших цветов и почерневших колосьев.

Но, кто знает, чем обернутся

холода и потери

для того, кто умел верить.

И кто знает, когда над водою

взойдет голубая звезда

для того, кто умел ждать…

Ворожейкина не спешила прятать свою бесценную гитару в футляр, и эволэки с наставниками подпевали: кто негромко, едва обозначая следование стихам грустной песни, а кто был более уверен в своих вокальных данных или просто не очень стеснялся, гораздо бодрее.

Тебе больно идти, тебе трудно дышать,

У тебя вместо сердца — открытая рана.

Но ты все-таки делаешь еще один шаг

Сквозь полынь и терновник к небесам долгожданным.

Но однажды проснутся все ангелы

И откроются двери

для того, кто умел верить…

И ненастным январским утром

В горах расцветет миндаль

для того, кто умел ждать…

Аврора, словно загипнотизированная волшебным пением Елены, беззвучным сгустком термоядерного огня поднималась над горизонтом. Уже светлело, и знакомые окрестности Женнеца, от которого ленты железной дороги убегали дальше на север, к Огнегорску, медленно проплывали за стеклянным куполом крыши вагона. Все погрузились в меланхолию и пели, или просто слушали песню, как Хельга.

Гнется вереск к земле, потемнел горизонт,

Облака тяжелеют, в них все меньше просветов.

Ты сидишь на холме — неподвижно, безмолвно,

Все слова уже сказаны, все песни допеты…

Но я знаю, найдутся ключи

И откроются двери

для того, кто умел верить…

И над темными водами мрака

взойдет голубая звезда

для того, кто умел ждать…

Элан не проронил ни единой слезы, пока собственные губы едва заметно следовали за голосом гитары. Солнце действительно встанет… Надо только чуть-чуть подождать…

Обреченно скользит одинокая лодка

сквозь холодные воды бесконечной печали.

Только небу известно все о нашем сиротстве,

и о боли, что связана клятвой молчания.

Где-то есть острова утешения

и спасительный берег

для того, кто умел верить…

Там рождаются новые звезды

И в горах расцветает миндаль

Для того, кто умел ждать…

Будто по волшебству поезд замер у пирона одновременно с замиранием последних аккордов. Вот они и дома. Не все, правда…

У прибывшего пассажирского поезда царило оживление: под лучами поднимающейся, но по-зимнему холодной Авроры, эволэки и наставники выходили