Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Я позвонил в ворота — солдат открыл окошко и спросил: «В чём дело?». Я велел ему брата позвать. Вор настолько поверил в моё могущество, что, забыв про судебно-процессуальный кодекс СССР, спросил, можно ли ему в тюрьму войти. Он, возможно, хотел успеть занять лучшее место у окна! Скорее всего, в этой тюрьме он уже побывал. «Нет, — ответил я, — в тюрьму всегда успеешь!». Через пару минут вышел брат и, увидев меня, спросил: «Что случилось?». — «Вот полюбуйся, — указал я на вора, — залез к нам в квартиру, взломал замок, — показал сорванный замок с петлями, как вещественное доказательство, — хотел нас обчистить!». — «Ага, хорошо, — согласился брат, — вы меня подождите, я сейчас», — и скрылся за воротами, оставив меня с вором вдвоём, как с лучшим другом. «Вот даёт! — подумал я. — Подождите, я сейчас приду!». Ничего не оставалось, как ждать. Вор покорно присел на корточки и закурил — привычная поза зэков! Через минут 15 брат вышел и спросил нас с вором: «Ну, что? Куда пойдём?». — «В милицию, наверное», — подсказал вор. «Точно, — согласился брат, — пойдём в Октябрьское РОВД». Там сдали вора в руки советских «ментов», которые были удивлены, как я один сумел задержать рецидивиста, каким он оказался. Пришлось написать небольшое объяснение, и мы ушли уже без вора. «Как тебе удалось его привести ко мне?» — удивлялся на обратном пути брат. «Так на моём месте поступил бы любой советский гражданин! — скромно произнёс я. — Я только исполнил свой гражданский долг!». — «Послушай! — осенило брата. — Ты уже полгода, как выдержал на ДОКе». — «И они выдержали!» — сказал я. «В том-то и дело — не надо ждать, пока погонят! — объяснил брат. — Ты и вора поймал, потому что „сачок“, и раньше времени смылся с работы!». — «Зато какую пользу принёс обществу!» — возразил я. «Это правильно, — согласился брат, — но я вот смотрю на тебя и думаю, что место тебе всё же в тюрьме! С твоим характером, — заключил он, — вполне можешь в тюрьме работать». — «Чтобы не было возможности сачковать?! Ты что!» — возмутился я. «Зато денег намного больше, у нас тебе будут платить 135 рублей!». Я сильно задумался, но, как оказалось, раньше этого нам ещё ДОК пригодился! Это было связано с керосинкой, которую брат приобрёл доя своей жены. Причём здесь ДОК? А, вот причём! Ровно через неделю шел брат домой в обеденный перерыв — пообедать. Только «служивый» из тюремных ворот вышел, как видит: по улице, по направлению к исправительно-трудовому учреждению, как культурно именовалась его тюрьма, какая-то женщина бежит, да так, что халатик распахнулся! «Ничего ноги, — подумал брат, — и фигура! Кто такая? Почему не знаю?!» — как таджик, спросил себя брат. И вдруг осенило его: так это же его жена, которая, завидев брата, заголосила: «Быстрее! Горим!» — и побежала обратно в сторону родной кибитки. Брат за ней, и представилась ему горящая наша кибитка, которую соседи уже из вёдер поливали водой.

Рядом в метрах пяти от кибитки стоял маленький промтоварный магазинчик, где один из огнетушителей — ОП-5, только непродолжительно зашипел, а из другого пошла слабая пена. Но тут подоспела пожарная машина, и у кибитки «только» перекрытие на так называемой кухне выгорело. Крыша и потолок горели медленно: такое дерьмо даже огонь не брал! Это и хорошо, иначе бы все кибитки сгорели, а так только эта обгорела. Старуха уже через полчаса была здесь и причитала, что её хоромы так пострадали. Она перестала быть домовладелицей, кибитковладелицей. «Что теперь делать, как отстроиться?! — причитала она. — Где балочки взять на отстройку?! Видите, — показала она нам на бывший потолок, — какие балочки сгорели! Я на них всю жизнь работала!». И тут настала моя очередь одарить старуху: «Будут тебе балочки, старая карга! Но не такие, а лучшие!» — заверил я её, опустив, к сожалению, слово карга. Старуха недоверчиво на меня глянула. «Ну да, — сказал брат, — он же на ДОКе работает!». Тут горе старушечье как рукой сняло: «Ой, ой, ой! Спасибо, спасибо, хозяева! — от души благодарила она нас. — Вы мне так помогли!». — «Ещё бы, — произнес я тихо, — мы ещё не так можем!». «Это ей скажите спасибо! — указал брат на свою жену. — Это она всё организовала и ко мне на работу побежала сообщить». Старуха и её поблагодарила. «Конечно, — продолжил брат, свою мысль, — что делает жена, которая уважает мужа? Она устраивает пожар с помощью керосинки, а потом бежит к нему посоветоваться». — «А что я могла сделать, если она вспыхнула?». — «Конечно же, не тушить, — продолжил он, — и „пожарную“ не вызвать! Надо бежать к мужу на работу и сообщить: начали гореть, или продолжаем, или уже сгорели». — «Ты вечно шутишь!» — возмутилась жена брата. «И скажи за это спасибо, что шучу». На следующий день я уже имел на руках распоряжение директора ДОКа выдать мне машину дров по госцене — 50 копеек за кубический метр. «Это чтобы дёшево, — пояснил он, — а там наберёшь себе такую древесину, какая нужна!». Зная, что старуха «балочки» любит, я ей привёз гружённую до верха машину с балками, которых хватило бы на роскошный дом. Завидев «балочки», безумная старуха так и осталась без ума, в этот раз, от счастья, которое её постигло. Пришли её два сына-алкаша, увезли к себе все «балочки», а обгоревший потолок залепили, как и до этого, дерьмом, которое не горело ни в каком пламени. Керосинка была заменена вновь на примус — мы не могли себе позволить ещё раз гореть в ближайшее время.

Глава 4

Подходил юбилей Таджикской ССР, а значит, как сказал главный инженер ДОКа, правительство наградит какими-то медалями за труд, а затем, как он пообещал, житьё напротив дома — в тюрьме! И я решил пойти туда, где лучше работать, чем жить. Повёл меня брат знакомиться с моими будущими работодателями. Начальник техотдела тюрьмы — 50-летний украинец по фамилии Галушка, который с уважением относился к брату, почему-то скептически покосился в мою сторону, когда брат меня представил как крупного специалиста. Но всё же подписал заявление принять меня на работу в качестве, на этот раз, уже инженера-конструктора 3-й категории. Им я ещё никогда не был. Затем брат меня представил главному инженеру, такому прыщеватому, худому, в форме капитана, тот тоже подписал — «не возражаю». И наконец повёл меня брат к директору колонии — чёрному, с оспинами на лице, горбатым носом, невысокого роста, 50-летнему бухарскому еврею по фамилии Кимягаров. Он выслушал брата, посмотрел на меня без любви и спросил: «Что, вся семья у нас будет работать?». — «Вся семья будет в тюрьме!» — пошутил я, но брат на меня предупреждающе глянул, и я понял: этот шуток не понимает! «Ну, хорошо, — сказал он, — раз все подписали, пусть работает, пусть с нами ест из одного котла! Я так понимаю, — объяснил он мне свою философию, — мы сейчас все, как одна семья, и все едим из одного котла! Но чтобы есть из котла, надо туда что-то и класть: каша, картошка, капуста, горох, мясо, тогда будет суп! — сказал он без особого соблюдения падежей и других особенностей русской грамматики. — Правильно?» — спросил он меня, не имея в виду грамматику. «Конечно!» — сказал я, очень хорошо поняв свою задачу и его познания в русском языке. «Вот это главное, работай!» — сказал «бухара», как здесь их называли. «И почему таджики их не любят? — спросил я брата, когда мы от него вышли. — Одни не глупее других!». — «Не такой уж дурак! — не согласился брат. — Его ложка — черпак, а не как у нас с тобой — чайная! У него оклад со всеми надбавками более 500 рублей». На ДОКе мне тоже подписали заявление, но об уходе, и ещё легче, чем в тюрьме! Мне удалось уйти с ДОКа, не подписав обходной лист в общежитии, где я формально был прописан. Мне общежитие вычеркнули, посчитав, что я типичный городской житель из благополучной семьи, с трёх- четырёхкомнатной квартирой в центре города, и папа, если не министр, то замминистра!

Никому в голову не приходило, что я сорванец, живу в обгоревшей кибитке без прописки. А даже в тюрьму без прописки, не брали! Так что, мне повезло, вернее, я тому способствовал, чтобы мне повезло, попросив у начальника отдела кадров вычеркнуть из обходного листа общежитие, чтобы туда не ездить! «Ну, да, — согласился он, — вы же живёте с родителями». — «Конечно», — гордо согласился и я. Через неделю бегали с братом утром в тюрьму уже вместе, опаздывая на работу, придерживая свои шляпки, чтобы с головы не свалились. Начался тюремный период в моей жизни: работа напротив кибитки! Конечно, тюрьма это не ЗБХ и не ДОК — на семь часов в день становишься добровольным зэком! Вначале подходишь к железным воротам, которые раздвигаются, если им положено раздвинуться и впустить или выпустить машину. А справа от ворот — ещё одни ворота, но не для машин, а для пешеходов, которые открываются, как двери, если им положено открыться. Для меня и брата они открывались и закрывались два раза в день: утром и в конце работы. А для настоящих зэков — один раз в 9, 12 или 15 лет, в зависимости от срока. А такие сроки, в основном, и были в этой тюрьме строгого режима. Такой режим означает: редкие свидания с родственниками — один раз в полгода или в год, и то после нескольких лет примерной отсидки. Зэки работали и зарабатывали деньги, из которых у них высчитывали алименты для жены, и за тюремный сервис: еду и обслуживание. «Обслуживали» они преимущественно друг друга: драки, поножовщина, убийства! Надзиратели не хотели и не могли вмешиваться, всё происходило чаще ночью, когда часть зэков спала, а не спящие их ножами резали, пройдясь по нарам! Всё, что оставалось от денег после расходов, откладывалось зэкам на сберкнижку. Или чаще, чтобы, выйдя из тюрьмы, он знал, что перед государством задолжал. Редко, чтобы за 15 лет кто-то вышел хотя бы с 50 рублями в кармане! Зэки, если имели деньги, могли в магазине, который был здесь же, в тюрьме, отовариваться на пять рублей в месяц, при примерном поведении. Зэк мог себе купить сигареты или папиросы, а чаще махорку или чай — одну пачку, не больше, чтобы не мог из него чифирь варить. Чифирь — не что иное, как крепкий чай с большим содержанием кофеина, от которого зэки «ловят кайф — балдеют». Считалось, что зэки должны суровую реальность жизни воспринимать в неискажённом виде: если надзиратели и начальник тюрьмы страшные, то их надо такими видеть, а не ангелами. Ещё они могли купить хлеб, простых конфет, маргарин, сахар. Этот магазин располагался в административной зоне, куда и попадали все работники при входе в тюрьму. Но чтобы в эту зону попасть, надо было вначале позвонить в эти ворота. И тогда открывалось маленькое металлическое окошко, в него выглядывал солдат, как кукушка в часах, только с автоматом. Если солдат тебя знал — открывал ворота, если нет, то надо было ему просунуть пропуск в окошко. Дальше ты попадал в коридор-клетку. Сбоку сидели солдаты с автоматами, они нажимали поочерёдно кнопки, открывались очередные двери в количестве трёх. Пока ты из одного отсека этого коридора попадал в другой, за тобой предыдущая дверь закрывалась. Таким образом, тебя можно было в любом отсеке задержать, как в клетке, если тебя, например, нужно было проверить: что проносишь? И, наконец, попадал во двор тюрьмы. Это и была административная зона, где в зелёных деревянных бараках располагалась оперативная часть, это те, кто следит, выслеживает, пронюхивает как зэков, так и сотрудников. Если, скажем, тебя зэк попросит принести ему пачку чая, а ты — сердобольный альтруист или тебе за это три рубля дать пообещает, но он агент и сообщит оперативнику, тогда тебя на следующее утро, когда ты на проходной в этих клетках-решётках передвигаешься, в какой-нибудь из них задержат оперативники и обыщут! Найдут у тебя пачку чая или сигарет — и ты уже без работы, с формулировкой, лишающей права работать в органах МВД. Если у тебя найдут водку, наркотики, то ты потом уже других будешь просить тебе принести чай или сигареты в течение 3,5 или 10 лет. Такими провокациями подлавливают сотрудников и проверяют их на стойкость. Кроме оперативной части, в административной зоне располагалась политвоспитательная часть, и был для этого политрук — подполковник с глупой физиономией, как и положено для этого занятия. Он был заместителем начальника колонии по политической части и доказывал зэкам преимущество коммунистического режима и преимущество советских исправительных учреждений, скажем, перед капиталистическими учреждениями. В капиталистических странах тюрьмы называются тюрьмами, а у нас тюрьмы называются исправительно-трудовыми учреждениями — ИТУ, дающими обезьяне возможность превратиться, по Дарвину. И это было видно по многочисленным транспарантам и лозунгам, зовущим честным трудом искупить свою вину перед Родиной!