Английский фантастический роман - Кит Робертс

Вот и залив — серебристая широкая гладь. Бекки осторожно подползла к краю кручи, прячась за кустами. Внизу, ярдах в двадцати, курили и разговаривали несколько солдат. Они отворачивались от моря, чтобы даже крохотные огоньки папирос не выдали их.

Чуть дальше виднелись пушки.

Бекки так и впилась в них глазами. Шесть огромных величавых орудий, нацеленных на море. Расположены они коварно — на уровне с морем; чем бы они не выстрелили — ядрами или шрапнелью — от Белого Корабля только щепки бы остались. Подпустят его как можно ближе и… Эти гады не станут вступать в переговоры, просто выпалят внезапно, исподтишка… Гром, оранжевая вспышка на берегу, и — прости-прощай, Белый Корабль!..

Она напрягла взгляд. Да, в море у горизонта появилось темное пятно, которое мало-помалу становилось резче, покуда не стал виден высокий парус на грот-мачте…

Бекки опять побежала — где вприпрыжку, где пригибаясь. Она вошла в ручей и пошла по его дну, чтобы плеск воды заглушил ее движения. Солдаты тоже заметили парус и, оставив замаскированные пушки, любопытной толпой двинулись перебежками к камням у самой кромки воды. Офицер наставил на море бинокль. Все были повернуты спиной к пушкам.

Медлить было нельзя. Сердце бухало в груди. Больше не стараясь не шуметь, Бекки сломя голову бросилась вперед, перескакивая с камня на камень, не ощущая боли в ступнях. Вслед ей раздался крик, кто-то выстрелил из мушкета, сыпал ругательствами офицер. Она поскользнулась и упала на колени. К ней уже бежали, сверкнула обнаженная сабля в чьей-то руке. Не было времени распрямиться — Бекки быстро поползла на четвереньках к ближайшей пушке.

Она не обращала внимания на боль в избитом о камни и расцарапанном теле. Пальцы нащупали вытяжной шнур орудия, хорошенько его обхватили — и дернули.

Вспышка огня, грохот; ближайшие скалы осветились. Пушка откатилась — злой оживший зверь. Остальные пушки принялись палить в сторону моря — преждевременно, поспешно, наобум, ядра так и носились над волнами. Звуки канонады разнеслись по окрестным холмам, достигли деревушки.

А Белый Корабль тем временем разворачивался обратно в море.

Он пренебрег сушей.

ФИГУРА ШЕСТАЯ

Корф-Гейт

Кавалерийская колонна двигалась быстрой рысью по дороге, позвякивая сбруей и не стараясь держаться одной стороны. За спинами верховых солдат накопилось немало прогулочных машин богатой публики — моторы автомобилей хрипели на малом ходу, клаксоны понапрасну надрывались. Изредка какая-нибудь отчаянная голова решалась на рискованный маневр — объезжала колонну, боком машины едва не задевая лошадей. Пробка из разноцветных машин растянулась уже почти на милю. Самые философически настроенные автомобилисты развернули паруса, и легкий ветерок неспешно гнал машины вперед почти без помощи малосильных двигателей.

Возмущаться было себе дороже. Над колонной реяли знакомые стяги: в голове — орифламма, древний символ норманнской знати, на флангах качались желтые орлы на голубом шелке знамени папы Иоанна. В хвосте полоскался на ветру трехцветный раздвоенный стяг Генриха, лорда Рейского и Дилского, патрона Пяти портов и папского наместника в Англии. По всей стране Генриха считали человеком крутого нрава и тяжелой руки; если он направлялся куда-либо при полном вооружении, то было нетрудно предсказать, что кому-то не поздоровится, ибо за ним стояла власть наместника Господа на земле, все могущество и сила второго Рима.

Генрих — тщедушный мужчина небольшого роста, болезненно-бледный, с мелковатыми чертами лица — величаво восседал на коне, до горла закутавшись в плащ, хотя день был теплый. Если он и понимал, какие неудобства создает его отряд на дороге, то виду не подавал. Временами он болезненно вздрагивал и принимался ерзать в седле, норовя устроить получше намятый в дороге зад. По пути из Лондониума Генрих на десять дней застрял в Винчестере, где его уложил в постель приступ гастроэнтерита; личный врач быстро установил точный диагноз и, будучи бессилен вылечить болезнь, предпочел сбежать — из страха потерять уши, а то и жизнь. Генриху только-только стало лучше, когда клацающие семафоры принесли сообщение, срочно позвавшее его в путь. Надо было вновь доказывать, что рука папы Иоанна XIV длинна, что источники его информации разнообразны и многочисленны, а воля — непреклонна. Генрих получил ясный приказ: взять приступом мятежную крепость, от которой было столько неприятностей, разоружить ее гарнизон, водрузить на стенах папский стяг и вступить во владение ею вплоть до дальнейших распоряжений. А что касается шустрой сучки из Западного графства, которая заварила всю эту кашу, то… Лицо Генриха наморщилось, и он выпрямился в седле. Может, дать ее хребту проветриться, содрав кожу, или пригнать в Лондониум на веревке за багажным вагоном — но это уже детали. Боль в заду и желудке не позволяла думать о таких пустяках.

По обеим сторонам дороги заработали семафоры — неистово взмахивая лязгающими крыльями. Генрих пригляделся к ближайшей башне, одиноко стоящей на гребне холма. Среди передаваемых ею новостей есть, несомненно, и сообщение о его приближении. Стало быть, информация полетит на Запад… Его снова скрутил приступ боли, и настроение резко ухудшилось. Он чуть повернул голову, и к нему тут же подскакал ротмистр, привстав на стременах.

Генрих ткнул пальцем в башню на гребне холма: — Ротмистр, отрядите десяток людей — во-он туда. Разузнайте, что за сообщения они передают.

Офицер мешкал. Приказ показался ему невыполнимым: кто же не знает, что сигнальщики не терпят вмешательства в их дела!

— А… а если они не скажут?

Генрих выругался.

— Ну так сделайте так, чтобы они замолчали!

Поскольку офицер все еще таращил на него глаза, лорд Рейский и Дилский повернул голову в его сторону, и ротмистр в то же мгновение отдал честь и пришпорил коня. В течение столетий сигнальщики пользовались привилегиями, на которые не смели посягать даже папы; похоже, теперь их неприкосновенности приходит конец — и виной тому несварение желудка тщедушного аристократа. Приказ был передан, взметнулась пыль, и с десяток всадников поскакали крупной рысью по траве в сторону холма. По пути солдаты проверили, легко ли выходят из ножен их короткие широкие кривые сабли, заряжены ли мушкеты. Хорошо, если сигнальщики не вооружены; в противном случае не избежать кровавой стычки. Хотя чем все кончится, ясно было заранее.

Скорченный на седле Генрих видел, как крылья семафора внезапно сложились и замерли — словно у птицы, камнем падающей вниз. Он невесело усмехнулся. Перерыв в передаче сообщений будет коротким, насколько он знает гильдейские порядки, со следующей станции прибегут гонцы — выяснить, в чем дело. И весьма скоро о его поступке станет известно всем. Цепь сигнальных башен словно единое целое: тронь одно звено — и все остальные отреагируют. На это понадобится лишь несколько часов. А если над Пеннинскими горами хорошая видимость, то до ночной темноты о его выходке будут знать уже и на Гебридских островах. На рассвете новость дойдет до Ватикана… Генрих горбился, поглаживая измучивший его желудок. Еще поворот головы, щелчок пальцев — и рядом затрусил на своей лошадке отец Анджело, который, как всегда, чуточку потел от страха, угодливо заглядывая в глаза английскому наместнику.

— Ну, отче, — желчно спросил лорд, — долго нам еще тащиться по этой распроклятой дороге?

Священник склонился над картой, хотя, трясясь в седле, разобраться в ней было трудно. Генрих в раздражении подумал, что церковники — хреновые наездники, а в картах понимают сколько свинья в апельсинах. Из-за паршивого зрения отца Анджело отряд уже вперся однажды в болото и раз пять поворачивал не в ту сторону.

— Миль двадцать, милорд, — наконец не совсем уверенно сообщил священник. — Это по дороге. Но если за милю перед Уимборном свернуть на…

— Знаю я ваши короткие дороги, сыт по горло, — грубо перебил Генрих. — Я намерен быть на месте до святок. Вышлите пару своих людей, пусть позаботятся о ночлеге, — тут он взглянул на заходящее солнце, — где-нибудь милях в пяти отсюда. И чтоб не такие клоповники, как в последний раз, да постели помягче, чем дыба парламентского пристава!

Отец Анджело нескладно взял по-военному «под козырек» и затрусил к голове колонны.

На следующее утро ни свет ни заря Генрих, злее вчерашнего, был снова в седле. Накануне вечером ему довелось убедиться, как изменилась атмосфера на западе страны. Когда он брился у открытого окна, у самого его локтя просвистела выпущенная из арбалета стрела, которая, прежде чем вонзиться в стену, вдребезги разбила флакончики из венецианского стекла. Генрих был взбешен не столько покушением на свою персону, сколько невосполнимой потерей любимых флакончиков. По его приказу окрестности прочесали, и солдаты наткнулись на горстку злодеев, каждый из которых при аресте оказал сопротивление. Пока колонна не вышла к цели, они бежали на веревках за телегами обоза. Потом их отвязали, — мерзавцы сперва упали без сил, окрашивая траву кровью, потом поползли прочь. Потешились, дали им уйти ярдов на сто и прикончили… С мятежниками Генрих не церемонился.