Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

Эта речь, которую шериф готовил про себя всю дорогу, произвела соответствующее впечатление, то есть заставила констеблей очень ясно представить себе всю опасность операции. Отряд разделился — одни углубились дальше в лес, чтобы первыми неслышно занять позиции, остальные продолжали идти вперед, соразмеряя шаг так, чтобы подоспеть к месту всем одновременно; но каждый думал о том, как ему отбиться от собак и не попасть под пулю. Все затаили дыхание, момент был крайне напряженный.

Когда, по расчетам шерифа, обе части отряда уже добрались до хижины, он громко выкрикнул пароль, нарушив тем безмолвие леса: раскаты зычного голоса шерифа глухо прокатились под сводами деревьев и замерли. Однако вместо ожидаемого ответного шума, крика и воя собак не послышалось ничего, кроме треска веток и сучьев,— это все еще пробирались сквозь чащу констебли. Но вскоре затихли и эти звуки — все разом, как по команде. Нетерпение и любопытство шерифа взяли верх над его осторожностью, и он бросился вверх по пригорку. В следующее мгновение он уже стоял на широкой вырубке перед тем местом, где так долго жил Натти. К несказанному своему изумлению, на месте хижины шериф увидел лишь дымящиеся развалины.

Постепенно весь отряд собрался возле кучи золы и тлеющих бревен. Небольшое пламя в середине пожарища все еще находило себе пищу и бросало вокруг бледный, колеблющийся в порывах слабого ветра свет: он вдруг освещал то одно застывшее в изумлении лицо, то другое, в то время как первое снова погружалось во мрак. Никто не проронил ни звука, ни у кого не вырвалось ни единого возгласа удивления. Резкий переход от напряженного ожидания опасности к разочарованию лишил всех дара речи, и даже шериф на мгновение утратил редко изменявшее ему красноречие.

Они все еще стояли так, не шелохнувшись, когда внезапно из темноты в круг света выступила высокая фигура человека, который шел, ступая прямо по горячей золе и тлеющим углям. Когда он снял шапку, все увидели седую голову и обветренное лицо Кожаного Чулка. Несколько мгновений он смотрел на смутно видневшиеся фигуры стражников, стоявших вокруг пепелища; взгляд старика выражал скорее горесть, чем гнев.

— Что надо вам от старого, беззащитного человека? — заговорил Натти.— Вы изгнали божьих тварей из их лесных убежищ, где им было предназначено жить на радость их творцу. Вы принесли с собой зло и беды и проклятые ваши законы туда, где человек никогда не обижал человека. Вы изгнали меня, прожившего здесь долгих сорок лет, из моего дома и лишили меня крыши над головой — мне пришлось сжечь свой дом, чтобы только не дать вам войти в него, дом, где я полвека принимал в пищу и в питье лучшие дары лесов и прозрачных лесных ручьев. И теперь я оплакиваю пепел под моими ногами, как человек оплакивает свою плоть и кровь. Вы истерзали сердце старика, который никогда никому не причинил вреда, ни на кого не злобствовал и который в его возрасте должен был бы уже думать о спасении своей души. Вы заставили его пожалеть, что его родней были люди, а не звери, которые никогда не обижают своих сородичей. И теперь, когда старый Натти пришел в последний раз взглянуть на свою хижину, пока она еще не вся обратилась в золу, вы преследуете его глухой ночью, идете, как псы по следу истекающего кровью, умирающего оленя. Что вам еще надо? Я один, а вас много. Я пришел проститься со своим домом, а не бороться с вами. Делайте со мной что хотите, если такова воля божия.

Старик умолк. На его поредевших сединах дрожали отблески огня. Он все стоял и смотрел прямым и честным взглядом на стражников, а те невольно отступили в темноту от груды догорающих бревен и мерцающих лучей, тем самым освободив старику проход в чащу, где погоня за ним в кромешной тьме была бы невозможна. Натти как будто не замечал этого и не уходил, он только поочередно заглядывал в лицо то одному, то другому, как будто стараясь угадать, кто первым бросится схватить его. Но тут к Ричарду вернулось его самообладание, он подошел к охотнику и, объяснив свои действия велением долга, объявил Натти, что тот арестован. Отряд с шерифом во главе выстроился и окружил старика, и все двинулись обратно в поселок.

По дороге констебли пытались выспросить у охотника, почему он сжег хижину и где могиканин, но старик на все отвечал глубоким молчанием. Наконец шериф и его подчиненные, уставшие от дел предыдущего дня и событий этой ночи, прибыли в поселок и отправились на покой, каждый, куда ему было положено, предварительно закрыв двери тюрьмы за старым и, по-видимому, одиноким Натти Бампо.

 ГЛАВА XXXIII

Подать сюда колодки!

Ты посидишь в них, неуч и хвастун!

Я проучу тебя!

В июле дни длинные, солнце встает рано, и еще задолго до того, как колокольчик в «академии» возвестил наступление часа, когда суд обычно приступал к своим обязанностям «защищать обиженных и карать виновных», перед зданием, где заседал суд, собрались те, кому предстояло на нем присутствовать. Уже с рассвета по лесным дорогам и тропам, которые, сбегая по горным склонам, сходились в Темплтоне, двигались пешие и конные — все те, кто стремился в храм правосудия. Тут ехал верхом на поджаром иноходце зажиточный фермер в хорошей, добротной одежде; задрав кверху красную физиономию, он всем своим видом, казалось, заявлял: «Я оплатил свой участок, и теперь мне сам черт не брат!» Грудь у него так и распирало от гордости — ведь он был назначен одним из присяжных большого жюри. Бок о бок с ним ехал также верхом на коне другой жрец правосудия. Держался он, пожалуй, столь же независимо, но в отношении благосостояния находился ступенью ниже фермера. То был стряпчий, человек, имя которого поминалось в каждом списке дел, назначенных к слушанию, но чьи немалые доходы, приносимые ему любителями посутяжничать, попадали в лапы алчных судейских гарпий. Сейчас, беседуя с фермером, он старался растолковать ему суть предстоящего судебного разбирательства. Неподалеку от них шагал пешеход в охотничьей куртке и надвинутой на загорелый лоб парадной войлочной шляпе. Этот тоже должен был фигурировать на суде, но уже в более скромной роли — присяжного малого жюри. Он спустился из леса по горной тропинке и старался держаться в компании с остальными, как и они направляясь в Темплтон, чтобы судить и рядить своих ближних. Таких маленьких групп, конных и пеших, на дорогах в то утро можно было насчитать не менее полусотни, и все они двигались к одному и тому же месту, с одной и той же целью.

К десяти часам улицы поселка заполнились народом. Одни с деловым видом обсуждали свои личные дела и заботы, другие обменивались мнениями по вопросам политики. Некоторые прохаживались подле уже открытых лавок, глазея на выставленные товары: кто восхищался нарядами и украшениями, кто приглядывался к серпам и топорам. В толпе были и женщины, почти все с младенцами на руках; за женами неторопливо, с равнодушным видом брели их мужья и повелители. Среди них можно было увидеть и молодую парочку. Влюбленные шли, держась поодаль друг от друга, но учтивый кавалер направлял робкие шаги своей дамы, галантно протянув ей в помощь большой палец.

При первых же звуках колокольчика в дверях «Храброго драгуна» появился Ричард, размахивая саблей в ножнах, с которой, как он любил рассказывать, кто-то из его предков сражался в одной из победных битв Кромвеля. Шериф громко потребовал, чтобы очистили дорогу суду. Толпа немедленно подчинилась приказу, но в этом повиновении не было ничего раболепного, многие даже фамильярно кивали участникам судебной процессии. Шериф прошел вперед, за ним двинулись констебли с жезлами в руках, затем Мармадьюк и четверо простых степенного вида фермеров, которым предстояло заседать на сессии вместе с главным судьей. По внешности эти четверо присяжных ничем не отличались от большинства тех, что стояли в толпе, разве что на физиономии каждого из четырех избранных была начертана особая торжественность да еще один из них был облачен в допотопный военный мундир, полы которого не доходили ему до колен, а плечи были украшены серебряными эполетами размером вполовину меньше современных аксельбантов. Обладатель мундира звался полковником милиции, его обязанностью было присутствовать на военных трибуналах, но он все же улучал время и для гражданского судопроизводства. Никто и словом не обмолвился по поводу его несуразного костюма, никто не обратил на это ни малейшего внимания. Далее шли несколько судебных деятелей, все с гладко выбритыми подбородками; вид у этих джентльменов был смиренный, как у овечек, ведомых на бойню. Кое-кто из них, чтобы придать себе «ученость», нацепил на нос очки. Шествие замыкал еще один отряд констеблей, а уж за ними двигалась толпа любопытных, и в таком порядке все вошли в помещение, где обычно заседал суд.