Януш Корчак. Жизнь до легенды - Андрей Маркович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я писал эту книгу в полевом госпитале, под грохот пушек, во время войны: одной терпимости было мало»[111], — позже признавался Корчак.
Можно ли сказать яснее: написание книги — как способ перетерпеть невыносимость окружающей жизни?
Писал истово. С восторгом. Каждый пишущий человек знает, что случаются такие счастливые моменты, когда тебе словно кто-то диктует текст, когда рождается ощущение, словно не ты его пишешь, а он — свободно и легко — пишется тобой.
Прямо по-пушкински: «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге. / Минута — и стихи свободно потекут».
Так было у Корчака. Он словно знал все, что напишет, и надо было просто перенести эти знания на бумагу.
Позже Корчак признается в дневнике, что писал книгу даже на биваках, когда останавливались на час-другой. Писал в Киеве. Писал каждый день.
Книга требовала выхода, и потому сочинялась абсолютно легко.
Мысли записывал постоянно на любом клочке бумаге. Потом перепечатывал либо сам, либо его ординарец.
Поначалу думал написать брошюру. Но мысли все роились в голове, выплескивались на любой клочок бумаги, и стало понятно, что получается вполне себе толстая книга.
Когда ко мне на психофилософский разговор приходят мамы, у которых возникают проблемы с детьми, я всегда советую им почитать «Как любить ребенка» Корчака. Если человек не просто прочел, но понял эту книгу, да еще честно старается следовать советам, которые дает автор, — у него никогда не возникнет проблем со своими детьми.
Этот «учебник» не просто хорошо, а я бы сказал, завораживающе легко написан. Помимо мудрой педагогики, это еще и просто хорошая литература.
Послушаем Корчака. А захочется — так и поговорим с ним.
5
«Будь самим собой, ищи собственный путь. Познай себя прежде, чем захочешь познать детей. Прежде, чем намечать круг их прав и обязанностей, отдай отчет в том, на что ты способен сам. Ты сам тот ребенок, которого должен раньше, чем других узнать, воспитать, научить. Одна из грубейших ошибок — считать, что педагогика является наукой о ребенке, а не о человеке».
«Нищий распоряжается милостыней как заблагорассудится, а у ребенка нет ничего своего, он должен отчитываться за каждый даром полученный в личное использование предмет. Нельзя порвать, сломать, запачкать, нельзя подарить, нельзя с пренебрежением отвергнуть».
«Половина человечества как бы не существует. Жизнь ее — шутка, стремления — наивны, чувства — мимолетны, взгляды — смешны. Да, дети отличаются от взрослых, в жизни ребенка чего-то недостает, а чего-то больше, чем в жизни взрослого, но эта их отличающаяся от нашей жизнь — действительность, а не фантазия. А что сделано нами, чтобы познать ребенка и создать условия, в которых он мог бы существовать и зреть?»
«Дети, живые, шумные, интересующиеся жизнью и ее загадками, нас утомляют; их вопросы и удивление, открытия и попытки — часто с неудачным результатом — терзают. Реже мы — советчики, утешители, чаще — суровые судьи».
«Мы скрываем свои недостатки и заслуживающие наказания поступки. Критиковать и замечать наши забавные особенности, дурные привычки, смешные стороны детям не разрешается. Мы строим из себя совершенства. <…> Мы играем с детьми краплеными картами: слабости детского возраста бьем тузами достоинства взрослых. Шулеры, мы так подтасовываем карты, чтобы самому плохому в детях противопоставить то, что в нас хорошо и ценно».
«Ребенок привлекает наше внимание, когда мешает и вносит смуту, мы замечаем и помним только эти моменты. И не видим, когда он спокоен, серьезен, сосредоточен. Недооцениваем безгрешные минуты беседы с собой, миром. Богом. Ребенок вынужден скрывать свою тоску и внутренние порывы от насмешек и резких замечаний; утаивает желание объяснится, не выскажет и решения исправиться».
«Я видел покалеченных, которым руку-ногу оторвало, живот разворотило, так что кишки наружу; ранения лица, головы, раненных солдат, взрослых, детей.
Но говорю вам: самое худшее, что можно увидеть, это когда пьяница бьет беззащитного ребенка, или когда ребенок ведет пьяного отца и просит:
— Папочка, папочка, пошли домой»[112].
6
Ко мне «на поговорить» пришел папа четырнадцатилетнего мальчика. Папу волновал чрезвычайно важный вопрос, хотя серьезный отец сразу предупредил, что на его решение у него совсем мало времени.
Вопрос такой:
— Я считаю, что сын должен быть юристом — очень востребованная профессия. А жена настаивает: лучше стоматологом. Кто из нас прав, скажите?
Я поинтересовался:
— А у самого пацана спрашивали?
Папа посмотрел удивленно:
— Зачем? Ему ж четырнадцать лет, он еще ничего не понимает в жизни.
Подлинная история XXI века… А как же было в XIX, XX?
Педагогические книги Януша Корчака совершали подлинные революции в умах.
Мы уже немного говорили о том, как относились к детям в те годы (и чуть предшествующие им), когда жил великий педагог. Настало время продолжить и расширить наш разговор.
Итак. Что такое отношение к детям во времена Корчака и в годы, предшествующие этим временам?
Вот что пишет замечательный исследователь Вера Бокова: «Дети умирали при появлении на свет, гибли от детских болезней, их косили эпидемии и несчастные случаи. В общем, если из пятнадцати рожденных выживало пятеро, родители считали это милостью судьбы… К смерти ребенка не относились как к непоправимой трагедии»[113].
В 1915 году провели исследование в десяти американских сиротских приютах, куда сдавали детей-сирот и отказников. Во всех учреждениях, кроме одного, все (!!!) дети умирали, не дожив до двух лет. Начало ХХ века.
Дети были рабочей силой. Мало оплачиваемой, а потому выгодной. По приблизительным подсчетам в середине XIX века количество детей до четырнадцати лет составляло на фабриках и заводах России четверть — 25 процентов. Поскольку заступиться за себя дети не могли, а за них заступаться было, как правило, некому — гоняли их нещадно. Они работали иногда по 13 часов, то есть более полусуток.
Характерно, что на многих фабриках и в России, и в Европе окна в цехах задраивали занавесками, чтобы дети не отвлекались, глядя на улицу. Так они и трудились в душных темных помещениях.
Рабы ХХ века…
Что, детей разве не учили? — возникает вопрос.
Учили… Почти по Пушкину: «Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь».
Вывод о том, как учили, делает не кто-нибудь, а великий русский педагог, основатель русской научной педагогики Константин Ушинский.
Вывод сей предельно прост: «Нужно ли еще доказывать, что теперь несчастный
