Сильное лекарство (ЛП) - Дж.К.Хоган

— Спасибо, я очень это ценю, — Джона не стал дожидаться, когда его отпустят. Он соскочил с места и пошёл прямо к двери. Закрывая дверь за собой, он услышал голос Шелдона.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Джона.

***

Доктор Драри смотрел на Джона, ничего не зная. Джона попросил об этом. Он сделал формальное заявление, что хочет видеть Драри своим доктором, значит сам должен был об этом сказать. Должен был открыть ужасающий канал в своём мозге, который вёл ко всем несчастьям и ужасу, через которые он прошёл в детстве. Джона знал, что пробраться через болото этих воспоминаний — единственный способ к выздоровлению, но, боже, это было похоже на то, как если бы кто-то просил его вырвать себе все зубы, чтобы спасти себе жизнь.

Они все знали, что он пересёк черту, рассказав Кэмерону те несколько ценных кусочков воспоминания. Он не мог вернуться к подавлению, забыванию или, точнее, игнорированию ада своего детства. «Мои демоны протестуют», — подумал Джона, пока пламя играло вокруг него клубами адского огня. Онор стояла справа от него, с разочарованным видом. «Только внутри, Жонасито».

Ангус стоял за ничего не подозревающим доктором Драри, глядя на Джона своим бессмертным взглядом. Позади него был гарем окровавленных, безглазых женщин, у которых частично отсутствовали конечности, и один высокий и тощий юноша. Джона поморщился от их проклятых невидящих взглядов.

— Джона.

Джона моргнул и сосредоточил свой взгляд на настоящем — во всяком случае, в такой степени, которую он мог различить.

— Простите. Это их будоражит.

Доктор Драри кивнул, будто было совершенно нормально такое говорить.

— Я понимаю. Я знаю, что ты знаешь, что видишь на самом деле не существующие вещи.

— Умом я понимаю. Но отличить становится всё сложнее и сложнее. Или поверить в правду, когда мои глаза видят что-то другое.

— Это совершенно нормально с твоим расстройством. Я хочу, чтобы ты постарался сосредоточиться на мне. Только на мне. Я и ты в этой комнате — обещаю, это по-настоящему. Возможно, они скажут тебе, что я лгу, если вообще с тобой говорят. Но мне понадобится, чтобы сейчас ты мне поверил. Ты можешь это сделать?

— Я... Я думаю, да. Я никогда раньше не был так напуган, док. У меня такое ощущение, будто я теряю себя.

— Это значит, что мы куда-то движемся, — доктор Драри кивнул, будто действительно понимал, и по какой-то причине Джона почувствовал себя чуть-чуть сильнее.

— Думаю, тебе нужно это выпустить, чтобы отпустить. Джона, ты выбрал меня, значит, доверься мне в этом.

Джона судорожно кивнул, пытаясь сглотнуть, несмотря на железный комок, который будто застрял в его горле. Он насильно отмотал свои внутренние часы примерно на восемнадцать лет назад, а затем полетел. Он видел самого себя, слышал свои слова, но его сознание, его реальность вернулись назад во времени.

— Папа?

Джона был удивлён, увидев отца, который сидел в своём рабочем фургоне на другой стороне улицы. Он не видел этого мужчину несколько месяцев, с тех пор, как его мама получила полную опеку. Он был не до конца уверен, что значит «опека», знал только то, что папа больше с ними не живёт и едва ли навещал их.

Ангус выбрался из фургона и прислонился к нему, скрестив руки на груди. Он поднял подбородок, когда увидел Джона.

— Привет, сынок. Твоя мама дома?

Джона оглянулся обратно на их маленький коттедж. Он не должен был разговаривать с незнакомцами. Но это был не незнакомец, это был папа. И всё же, глубоко внутри у него возникло странное ощущение, от которого хотелось бежать. Мама разрешала ему одному играть во дворе, только при условии, что он никогда не будет разговаривать с незнакомцами и никогда не будет выходить на дорогу, за пределы тротуара.

Она ничего не говорила о разговорах с папой.

— Когда мне было четыре или пять — я не совсем точно помню — меня похитил мой отец. Они с моей мамой развелись примерно за год до этого, и мама недавно подала прошение на полную опеку и наконец выиграла, из-за того факта, что мой отец избивал её, даже после развода. Однажды он просто приехал... Он никогда не проявлял интерес к тому, чтобы меня вернуть, так что мама никогда не предупреждала меня, чтобы я с ним не говорил. Ей удавалось защитить меня от насилия, пока они были женаты — я не помню об этом, но есть медицинские записи и отчёты полиции.

Взгляд Джона метнулся туда, где стоял призрак его матери, наблюдая за ним.

— Ангус убедил меня сходить с ним за мороженым — мама никогда не разрешала мне есть сладкое, так что меня убедить было не сложно — но я помню, что моё на вкус было забавным. Я отключился в кафе и очнулся в фургоне, наверное, через несколько часов. Тогда я не знал, как далеко он проехал до того, как я очнулся — дом, в который он меня отвёз, оказался в Западной Вирджинии — но теперь мы знаем, что его преступления пересекли несколько границ штатов.

Со своего полёта, озадаченный Джона смотрел на то, как Джона-копия говорит лишённым интонации, монотонным голосом. Судя по его эмоциям, он будто бы рассказывал о книге. Парящий-Джона подумал, что забрал все эмоции с собой. В конце концов, это он заново всё переживал.

В фургоне было темно. Ангус был художником, так что в салоне не было задних стёкол. Джона зажался в углу, между металлической стойкой для инструментов и какими-то пластиковыми вёдрами краски. У него болела голова. Она кружилась, всё плыло и пульсировало, пока фургон качался и подскакивал на какой-то дырявой дороге, унося его прочь от дома, от матери, от жизни.

Джона пытался проверить, сколько раз сможет досчитать до шестидесяти, чтобы знать, сколько прошло минут, но цифры смешивались, так что в конце концов он остановился. Через неопределённое количество времени фургон с визгом остановился. Джона прищурился, когда свет прорезал темноту фургона, когда его отец открыл двери.

Ангус схватил его за руку, пытаясь заставить выйти из фургона самостоятельно. Джона обмяк, как макаронина, пытаясь думать о чём-то тяжёлом, хоть и знал, что его огромный, крепкий отец сможет поднять его как пушинку.

— У него появился новый дом — ну, старый ветхий дом, но я его раньше не видел. Когда я не стал выходить из фургона сам, он взял меня на руки и прижал к груди, чтобы я уткнулся лицом в его майку. Если бы я даже подумал закричать в тот момент, то не смог бы. Я едва мог дышать. Я уверен, что если бы на улице были какие-то соседи, казалось бы, что заботливый отец несёт своего спящего ребёнка в дом. В этот момент я действительно думал, что случится что-то плохое. Когда ты такой маленький, тяжело подумать, что твои родители сделают что-нибудь плохое, но я шёл к этой мысли. Я дрожал как лист, зубы стучали, и я не мог перестать плакать. Мой отец ненавидел слёзы. «Прекрати плакать, сынок», — говорил он. Я очень старался, но в итоге стал задыхаться и рыдать сильнее. Он спросил, голоден ли я. Я сказал нет. Он сказал, что отведёт меня вниз, в мою «новую комнату». Тогда я понял, что он не собирается возвращать меня домой. Я спросил про маму, а он посмотрел на меня этим... просто злым взглядом, и я подумал, что он меня ударит, но нет.

Он схватил Джона за запястье. Было больно, но Джона до крови закусил губу, чтобы не закричать вслух. Ангус потащил его вниз по лестнице сомнительной прочности и не переставал тянуть, пока их не поглотила тьма беспокойных теней. Затем Ангус потянул за верёвку одной голой лампочки, освещая подвал.

Пол представлял собой спресованную красную глину, что было распространено на юге. «Потолок» состоял из открытых балок и пыльных, гниющих половых досок. В целом, это была не больше чем дыра в земле, с несколькими хлипкими полками и старой полевой кроватью в углу. Там было несколько щелей, которые вели глубже под фундамент дома, но Джона не хотел представлять, что находится за ними.