Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самому же Георгию Шенгели, как он говорил, для напряженного и успешного труда требовалось совсем немного: «Мне довольно, чтобы была крыша над головой, стол, на нем пишущая машинка, а слева полка со словарями». Благодаря этому скромному правилу и напряженному труду Георгием Аркадьевичем с 1914 по 1939 год были написаны и изданы такие книги, как «Розы с кладбища», «Зеркала потускневшие», «Лебеди закатные», «Гонг», «Апрель над обсерваторией», «Раковина», «Еврейские поэмы» (в 1919-м и 1920-м), Эредиа (перевод избранных сонетов), «Нечаев» (драматическая поэма), «1871 год» (драматическая поэма), «Изразец», «Раковина», «Броненосец “Потемкин”», Верхарн (4 тома переводов), Гейне (переводы), Гюго («Революция», перевод), а также «Норд», «Планер» и «Избранное».
Но это не значит, что жизнь его протекала исключительно сладко и гладко. В 1924 году во время лекции в Брюсовском литинституте он вдруг почувствовал себя в тяжелом трансе, и у него случилась галлюцинация – ему показалось, что его берут и ведут на расстрел, подобно тому, как в Крыму когда-то расстреляли двух его братьев. Но он выдержал и прочитал свою лекцию до конца. В перерыве поэт и оккультист Борис Зубакин посмотрел на его ладонь и сказал: «Нет, опасность грозит вам только через 13 лет». И опасность его тогда действительно миновала, можно сказать, что чудом: роковой 1937 год он просидел, как зверь в берлоге, но зато выжил.
А 9 октября того же 1924 года умер ректор литературного института Валерий Яковлевич Брюсов, которого Шенгели помянул торжественным «брюсовским» стихом:
Тяжелый, серебряный, креповый свет
От крепом затянутых накрепко ламп;
В дубовом гробу костенеет поэт, —
И костью над гробом ломается ямб.
Как странно звучит панихида стихом,
Как странно и стих в панихиде звучит:
Кость мыши летучей, разрыв и разлом,
Крошится о крестик, нашитый на щит.
О, магия слова! Игрушка ночей.
Вот скулы камфарные вдвинуты в гроб.
А ну-ка, попробуй, под крепом лучей,
С крахмальной подушки поднять этот лоб!
И вьются летучею мышью слова
Под крепом затянутых накрепко ламп;
Крошится мышиною косточкой ямб;
В гробу – парафиновая голова.
В письме Марии Шкапской Шенгели после смерти Валерия Яковлевича писал: «Я в какой-то мере становлюсь наследником Брюсова… Меня не покидает странное чувство: мне давно говорили о каком-то сходстве, внутреннем, между мной и Брюсовым; я перешиб у него Верхарна; я нес его гроб; – какая-то связанность жизней…»
К пятнадцатилетию смерти Валерия Брюсова в октябре 1939 года Шенгели написал большую популярную статью о «крупнейшем русском и европейском поэте конца прошедшего (т. е. XIX. – Н.П.) и первой четверти нынешнего (т. е. тогда – XX) века», которая увидела свет в газете «Вечерняя Москва» в несколько сокращенном виде – по-видимому, из-за необходимости уменьшения ее объема.
После смерти Валерия Яковлевича в декабре 1924 года по решению Оргбюро ЦК ВКП(б) ректором Брюсовского института был назначен В. П. Полонский. Загруженный издательскими и редакционными делами, Полонский в институте практически не появлялся и документы на подпись получал от проректора М. С. Григорьева, который и осуществлял фактическое руководство учебным заведением.
В начале января 1925 года комиссия по облегчению жилищной тесноты в Москве во главе с Н. М. Шверником приняла решение о переводе Брюсовского института (ВЛХИ) в Ленинград. Но хлопоты Полонского были безуспешны, так как из 40 преподавателей согласились переехать из Москвы только Шенгели и Зунделович. И 15 июня 1925 года коллегия «Главпрофобра» приняла кардинальное решение: «Ввиду выяснившейся невозможности перевода ВЛХИ в Ленинград считать его ликвидированным». Правда, Григорьев смог организовать Высшие государственные литературные курсы, куда перешел костяк бывших преподавателей института и часть студентов младших курсов. А старшекурсники доучивались уже в других вузах…
Надо сказать, что жилищная проблема в столице всегда была очень острой, и Георгий Аркадьевич Шенгели тоже нуждался в квартире с самого начала своей жизни в Москве. В доме № 6 по Борисоглебскому переулку, который был назван по имени расположенной в нем церкви святых Бориса и Глеба, одну из четырех квартир под номером 3 занимала с 1914 по 1922 год поэтесса Марина Цветаева. А в марте 1922 года, незадолго до ее отъезда в эмиграцию, в ее комнату въехал Шенгели.
Цветаева жила на втором этаже, но комната у нее казалась полуподвальной оттого, что, поднявшись на второй этаж, затем приходилось спускаться на несколько ступенек вниз по внутренней лестнице. В ее комнате было сурово и аскетически. Наверное, оттого, что все у нее было перетасовано, сдвинуто, свернуто, так как она готовилась к отъезду. Обитала она со своей маленькой дочкой среди прочих литераторов и поэтов. Там они жили целой «колонией»: Цветаева, Мандельштам с женой, Георгий Шенгели и другие.
Рассказывая о своих соседях, Цветаева несколько насмешливо отзывалась о Мандельштаме как о наивном и простодушном человеке, слишком уж явно и открыто проявлявшем свои эмоции из-за ревности: он постоянно ревновал свою молоденькую жену, полудевочку-полуженщину с хрустальными ясными глазами, к поэту Георгию Шенгели.
В этой квартире тогда был создан детский сад – при входе стояли низенькие вешалки с именами детей, а дальше была очень большая комната, разделенная книжными шкафами. В ней-то и стал жить Георгий Шенгели со своей женой Ниной, а также домработницей и доберман-пинчером Вороном.
После того, как 11 мая 1922 года Марина Цветаева уехала за границу к разысканному там Ильей Эренбургом ее мужу Сергею Эфрону, ее сестра Анастасия Ивановна приехала в Москву из Звенигорода с тем, чтобы занять по официально оформленному сестрой Мариной в домоуправлении договору комнату в упомянутом выше доме № 6. Однако незаконно вселившийся в этот дом самогонщик Васильев обманом отобрал у нее ключ от комнаты, и при этом руководство домоуправления фактически отстранилось от решения этого вопроса, якобы «не узнав» Анастасию Ивановну. Но, как говорят, и Георгий Аркадьевич Шенгели, расположившийся чуть раньше ее приезда в квартире Марины Цветаевой как раз для того, чтобы защищать Анастасию Ивановну от возможных неприятностей, не только не помог ей в этой сложившейся ситуации, но получается, что под давлением своей жены отказал ей даже в маленькой комнате возле уборной, говоря, что он уже якобы пообещал отдать эту комнатку своей сестре. В результате Анастасия Ивановна осталась без московской квартиры и была вынуждена опять возвратиться назад.
Может ли такое поведение Шенгели расцениваться по-другому, как не проявление цинизма и личной корысти? Это ведь очень похоже на самые примитивные бессердечие
