Мятежное православие - Андрей Богданов

Характерно, что, добившись низложения Никона, царь до конца своих дней проявлял к нему почтение и всячески старался улучшить его положение в ссылке. Умирая, Алексей Михайлович продиктовал в духовном завещании слова, перечеркивавшие его победу над Никоном. Он просил прощения и разрешения «от отца моего духовного великого господина святейшего Никона иерарха и блаженного пастыря, аще и не есть на престоле сем»! Сын его — царь Федор — не жалел средств, чтобы выполнить предсмертную просьбу отца и получить Никону у восточных патриархов разрешительные грамоты, то есть уничтожить приговор собора 1666–1667 годов. Царское посольство везло четырем патриархам богатую милостыню «и сверх того, — за разрешительные грамоты, —…по двести по пятидесяти Рублев патриарху… И если крепко и упорно станут и не похотят того учинить — и по самой конечной мере дать по пятисот рублев патриарху. А буде и по тому… не учинят, и по самой нужде дать по тысяче рублев человеку, только б учинили и в грамотах своих написали имянно!». Благодаря искусству русского посла Прокофия Возницына Никону был официально возвращен патриарший сан сразу пятью восточными патриархами (антиохийских оказалось двое, и посол взял грамоты обоих). При этом, как гордо заметил дипломат, «учинил он то неусыпным своим промыслом и радением, без великих дач, а велено было от того дать и многую дачу» (смета расходов Возницына опубликована Н.Ф. Каптеревым){71}.

Трепетал царь и перед Аввакумом, осужденным следом за Никоном. По свидетельству Аввакума, уже после вынесения приговора к нему, закованному в кандалы и ждущему ссылки в Заполярье, не раз приходили доверенные царские слуги, передавая слова Алексея Михайловича: «“Протопоп, ведаю-де я твое чистое, и непорочное, и богоподражательное житие, прошу-де твоево благословения и с царицею и с чады — помолися о нас!”» — кланяючись, посланник говорит. И я по нем, — писал Аввакум в “Житии”, — всегда плачю: жаль мне сильно ево. И паки он же: “Пожалуй-де послушай меня: соединись со вселенскими теми хотя небольшим чем!” И я говорю: “Аще и умрети ми Бог изволит, с отступниками не соединюся! Ты, реку, мой царь, — а им до тебя какое дело? Своево, реку, царя потеряли, да и тебя проглотить сюды приволоклися! Я, реку, не сведу рук с высоты небесныя, дондеже Бог тебя отдаст мне”. И много тех присылок было. Кое о чем говорено. Последнее слово (царь) рек: “Где-де ты не будешь, не забывай нас в молитвах своих!” Я и ныне, грешной, елико могу, о нем Бога молю»{72}.

Однако судьба Аввакума оказалась много трагичнее судьбы Никона. Ему сохранили жизнь — но он находился в жестоком заточении, его не убивали — но протопоп становился свидетелем все новых и новых зверских казней своих родных, близких, друзей, единомышленников. Аввакум, в отличие от Никона, находил возможности и в нечеловеческих условиях писать, защищая свои взгляды, свое мировоззрение, — и видел, как оно планомерно и неумолимо искореняется в России силой той самой самодержавной власти, которая была, в его понимании, гарантом благоверия и душевного спасения…

Поворотным пунктом в трагической судьбе Аввакума и его сторонников, одним из важнейших, если не определяющих, событий в трагедии Русской православной церкви и русского народа стало решение большого церковного собора 1666–1667 годов о старом обряде и старообрядцах. На вопрос: что происходит в поместной церкви — внутренние споры, еретическое движение или раскол? — был дан четкий и однозначный ответ: церковь, сообщество верующих, расколота, не существует более как духовное и организационное единство, как целостный организм.

Поскольку это решение не только перечеркивало, но и в корне противоречило решению собора русских церковных иерархов 1666 года, его инициаторами и вдохновителями принято считать восточных патриархов (причем одни авторы пишут об этом с одобрением, другие — с осуждением). Приехали иноземцы — и просветили; приехали иноземцы — и все испортили. Схема достаточно знакомая, но не слишком ли простая для объяснения сложного исторического процесса, в который были вовлечены огромные силы Российского государства? Как бы то ни было, мы должны рассмотреть этот вопрос, опираясь на конкретные факты.

Прослеживаемый в источниках ход событий свидетельствует, что восточные патриархи и вообще приезжие греки сыграли в раскольническом решении собора активную роль. Маловероятно, чтобы Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский до приезда в Россию серьезно разбирались в русском религиозном разномыслии. Тем важнее были данные им в Москве консультации, первая из которых была получена от Паисия Лигарида, специально приставленного к патриархам царем Алексеем Михайловичем для ознакомления их с состоянием русских церковных дел.

Протоколов совещаний патриархов с Паисием, естественно, не сохранилось, но мы имеем свидетельство самого Лигарида, описавшего эти совещания. Не отличаясь скромностью, Паисий Лигарид основное внимание обращает именно на то, что он говорил патриархам, и его речь была столь своеобразна, что вряд ли может быть позднейшим литературным домыслом. Смуту в русской церкви Лигарид характеризует как «какой-то всенародный избыток соков, причинивший неисцелимую болезнь православной русской церкви…».

Суть этой «неисцелимой болезни», бациллами которой Лигарид считает Аввакума, Лазаря, Епифания и других видных старообрядцев, состояла в «извращении древних нравов церковных и обычаев отцовских», в «несказанных нововведениях», выливающихся в неправоверие и ересь. Итак, во-первых, старообрядцы, по Лигариду, не защищали старые обряды, а выдумывали нечто новое. Во-вторых, их главный удар был направлен против греческого авторитета в восточной православной церкви. Аввакум и иные «многоречивые мужи… по-видимому, обличали Никона, а по существу — ромеев (греков), как бы уклонившихся от православия, от переданной отцами веры, от совести». Именно «против нас», говорил Лигарид патриархам Паисию и Макарию, староверы написали «бездну лжи».

Подготовленные таким образом патриархи получили от своего переводчика Дионисия, официально приставленного московским правительством, более подробное сочинение о сущности русского старообрядчества{73}. «Сия прелесть», утверждал Дионисий, пошла в России с тех пор, как ее митрополиты перестали ходить для поставления на свой престол в Константинополь и, таким образом, не могли достаточно учиться у греков. Действием дьявола и католиков русские, по своему неразумию и темноте, впали во многие ереси, примерами которых автор считает отвергнутые Никоном старые обряды. Дионисий многословно заверял патриархов, что все особенности русского церковного обряда создавались исключительно на русской почве благодаря невежеству русского духовенства, склонного к еретичеству, и, следовательно, имеют неправославный характер.

Влияние сочинения Дионисия на патриархов и других членов большого собора безусловно. Оно не только сказалось на духе соборных решений о старообрядцах, но многие статьи этих решений представляют собой цитаты из Дионисия. Большой собор объявил весь старый обряд (то есть все, чего касались изменения Никона) неправославным и безусловно запретил его употребление. Собор утверждал, что все книги, все частные и коллективные постановления, все решения русских соборов, подтверждающие благочестивость старого обряда, есть «только суемудрие, мятеж и раскол».

Отсюда следовало безусловное запрещение употреблять старый обряд или как-либо защищать его всем без исключения. «Аще же кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святой восточной церкви и сему священному собору, — гласил приговор, — или начнет прекословить и противиться нам, — и мы такого противника данной нам властью… аще ли будет от священного чина — извергаем и обнажаем его всякого священнодействия и проклятию предаем; аще же от мирского чина — отлучаем и чужда сотворяем… и проклятию и анафеме предаем как еретика и непокорника, и от православного всесочленения и стада и от церкви Божия отсекаем…»

Этого показалось мало. Собор специально рассмотрел вопрос, достаточно ли церковного наказания «еретикам и раскольникам», самим же собором отсеченным от Русской православной церкви? Нет, ответили духовные отцы, «подобает их наказать и градским наказанием» «и казнить их разным томлением и различными муками, и так кому языки отрезать, кому руки отсекать, кому уши и носы, и позорить их на торгу, и потом ссылать в заточение до кончины их».

«Так, — заключает профессор Н.Ф. Каптерев, — двумя восточными патриархами и другими бывшими тогда в Москве греческими иерархами соборно был утвержден в русской церкви раскол, — единая дотоле русская церковь, благодаря соборному провозглашению старого русского обряда еретическим и наложению анафемы на всех державшихся старого обряда, раскололась теперь на две враждебные одна другой части, причем вражда между ними продолжается и доселе» (писалось в начале XX века){74}.