Любимый незнакомец - Эми Хармон

Дани взяла свой журнал и принялась аккуратно делать в нем записи. Ее охватила печаль, частая спутница таких мимолетных видений.

– Она совсем голая. Она этим зарабатывала на жизнь? – тихо спросил Мэлоун.

– Думаю, да. Да. – Она проглотила стоявший в горле ком. Будь она здесь одна, она бы сейчас расплакалась, но Майкл уже видел, как она оплакивала слишком многих умерших, и всякий раз огорчался. Правда, стараясь скрыть свое волнение, он чаще всего принимался ее распекать.

– И это ее убило? – мрачно спросил он.

– Не знаю. И она не знала.

– Она не знала, почему умирает?

– Мне так кажется. Кажется, что не знала. Она… словно уплывала.

Он тяжело вздохнул:

– Что ж, так даже лучше.

– Когда мы ее оденем, нужно свернуть покрывало и дать ей в руки. Ей нужно забрать его с собой.

Они закончили работу в молчании. Дани составила надгробное слово и спрятала листок в складки покрывала, которое Мэлоун положил на грудь умершей. Только когда они снова вышли на улицу и зашагали обратно домой, Дани заговорила вновь.

– Отец иногда называл маму Нетти, – сказала она.

– Ну конечно. Ее ведь звали Анетой, – отозвался Мэлоун.

– Да. Анета Кос Флэнаган. Анета и Джордж. Ну и парочка.

Он ничего не ответил. Он просто слушал, а она чувствовала, как словно раскрывается в лучах его внимания. Он всегда так действовал на нее.

– Это имя ей не годилось. Нетти. Она была слишком величавой для этого имени.

– Ах вот как. Значит, у вас это от нее, – мягко заметил он, и у нее потеплело в груди.

– Спасибо. Не думаю, что тетушки с вами согласятся. Мне кажется, они считают, что я слишком многое унаследовала от отца.

– Что, например?

– Он был неистовым. И крепким, дюжим – наверное, это самое правильное слово. Громким. Веселым и… пылким.

– Глаза у него были как у вас?

– Только один, – мгновенно парировала она и тут же скривилась в самокритичной улыбке, а он расхохотался, откинув назад голову. Его смех вмиг развеял мрачное настроение. Ей нравилось его смешить.

– Ох, Дани. Да, это вышло смешно, тут вы меня подловили. Так какой глаз у вас от отца?

– У него были голубые глаза. А у мамы карие, хотя она была светловолосой. Мне кажется, это очень красивое сочетание. Получается, глаза мне достались от них обоих.

– Это не такое уж редкое явление, как кажется, – сказал он. – Я кое-что почитал.

– Неужели? И вы уже раньше видели такие глаза? – насмешливо осведомилась она.

– Нет, – признался он. – Таких глаз, как у вас, я не видел.

– Ирландия – волшебная, заколдованная страна. Отец говорил, что во мне течет кровь фей. Мама всегда говорила, нет, в ней кровь Косов.

– Вы говорили, что у него был акцент. Когда он приехал в Америку?

– Он родился в Ирландии и приехал сюда, когда ему было четырнадцать, но он соврал, что ему уже восемнадцать. Он рассказывал про город Корк. Но о семье никогда не говорил. По крайней мере мне. Мы с мамой были его семьей. Я не знала никаких его родственников, только дядю Дарби.

Мэлоун поднял брови, словно приглашая ее продолжать.

– Дарби. Дарби О’Ши. Его мать, кажется, тоже была из Флэнаганов, но я не уверена. Его всегда звали дядей Дарби, хотя на деле он был отцу не дядей, а двоюродным братом. Они с папой приплыли в Америку вдвоем. Помню, мама его не любила, считала, что от него одни беды. Но папа и Дарби были очень близки. Папа говорил, что они с Дарби всегда друг за другом приглядывали.

– Дарби О’Ши, – задумчиво повторил Мэлоун. Что-то в его тоне подсказало ей, что ему это имя знакомо и что он не слишком жалует дядюшку Дарби. Но она Дарби всегда любила.

– Он пришел в ателье через несколько месяцев после того, как я оказалась в Кливленде. Принес мне медальон со святым Христофором и фотографию, на которой сняты они с отцом. Но тетушки не позволили ему повидаться со мной. Они стали угрожать, что вызовут полицию, и тогда он ушел. А я бы хотела его повидать. Думаю, он любил моего отца, и потому мне сложно теперь не любить его самого. Он время от времени присылает мне открытки, так что я знаю, что он еще жив.

– Из Корка в Чикаго в четырнадцать лет, – восхищенно заметил Мэлоун, вновь возвращаясь к ее отцу.

Она кивнула:

– Папа и Дарби жили в Килгоббине. Знаете Килгоббин?

– Конечно, знаю. Его не зря называют Маленьким Адом. Дыра дырой.

– Бойся парней из Килгоббина, – запела Дани. – Они берут все, что им глянется. Сверкнут глазами, блеснут ножом, прощайся с жизнью, красавица.

– Парней из Килгоббина еще называли бандой с Норт-Сайда, – проговорил Мэлоун. – Странно, что вы знаете эту песню.

– Папа ее все время пел. У него на каждый случай была своя песня.

– Как он познакомился с вашей матерью? Ирландский парнишка из чикагского Килгоббина и чешская девушка из Кливленда вряд ли могли так уж легко столкнуться посреди улицы.

– Они с Дарби зашли в ателье, чтобы купить себе шляпы. Она как раз стояла за прилавком.

– И они сразу полюбили друг друга?

Она подняла на него глаза. Тень от шляпы закрывала его лицо, но он остановился.

– Думаю… да. Они вышли прогуляться, к вящему неудовольствию моих тетушек. Потом папа каждый день заходил повидать ее. Так прошла неделя, но ему пора было возвращаться в Чикаго. Мама уехала с ним… и никогда не жалела об этом.

* * *

В четверг вечером они, как обычно, поставили на стол прибор для Мэлоуна, но он не пришел. Зузана заметила, что невелика потеря, Ленка надулась, а Дани удивилась. Чарли свернулся пушистым клубком на стуле Мэлоуна и мгновенно уснул, радуясь, что вновь занял свое законное место.

В пятницу Мэлоун не явился ни к завтраку, ни к ужину.

– Он не всегда с нами ужинает, Ленка, – утешала Дани свою тетушку: та беспокоилась, что квартиранту придется есть ужин холодным, а ведь Маргарет как раз состряпала его любимое блюдо.

– Но ведь его нет в комнате… И весь день не было! Не знаю даже, приходил ли он вчера ночевать, – беспокоилась Ленка.

Он не ночевал дома. С утра Дани первым делом проверила его комнату.

– Он взрослый человек, – заявила Зузана. – И ему не нужно, чтобы вы над ним квохтали. Можно подумать, он нам родня.

Он не обязан был предупреждать Дани или что-то ей объяснять. Он