Влюбленная. Гордая. Одинокая - Елена Левашова

– Давайте-ка, подкрепитесь, – кряхтит Никита Сергеевич, звеня посудой.

Мне кусок не лезет в горло от нарастающего беспокойства. Адвокат Гиреев слишком рассчитывает на мою бракованную беременностью память. Мирослав рассчитывает… А я веду себя как размазня, смирившаяся со своей нелегкой судьбой и навязанной ролью свидетеля обвинения.

– Анвар Рустамович, гипноз поможет мне вспомнить? – полным решимости голосом спрашиваю я. – Савская Александра Георгиевна – мой психотерапевт и… друг. Если я попрошу ее, она…

– Любаша, ты же беременная! Что за глупости ты говоришь? – возмущается Алиса под неодобрительное кряхтение стариков.

– Согласен с Алисой, – коротко отвечает Анвар. – Мы можем поговорить наедине, Люба?

Богдан без лишних объяснений выполняет просьбу адвоката. Извинившись перед гостями, он провожает нас в Алискину мастерскую. От запахов растворителей и краски живот скручивает приступом тошноты. Стараясь не подавать виду, усаживаюсь на кресло и глубоко дышу.

– Люба, вы вспомните и без гипноза, уверяю вас, – мягко говорит Анвар.

Боже, в его глазах столько тепла и веры! Я не могу подвести, не могу… И не хочу!

– А если не вспомню?

– Вспомните, – ультимативно утверждает он, прищуривая раскосые глаза. – Я помогу вам. Сейчас главное – добиться согласия Боголюбова расторгнуть договор с Долецким.

– Анвар Рустамович, там замешаны такие деньги… Разве отец Мирослава позволит ему это сделать? – безнадежно протягиваю я.

Анвар Рустамович откидывается на спинку кресла и разглядывает стены, увешанные картинами Лисенка.

– Люба, улики – как мелкие детали, составляющие полноту картины преступления. Видите этого снегиря? Согласитесь, без него пейзаж выглядел бы пустым и неправдоподобным, – Анвар взмахивает рукой, показывая одну из лучших Алискиных работ. – Или вот эти упавшие в озеро листья. Зрителю сразу становится понятно, что художник изобразил осень. Без этих деталей картина…

Воздушный тюль взвивается от внезапного порыва ветра, ворвавшегося в форточку. Лежащие на журнальном столике альбомные листы вспархивают и разлетаются по комнате, а закрытая дверь характерно клацает, удерживая воздушный поток.

А я вспоминаю… Вскакиваю, не в силах справиться с обрушившимся на меня воспоминанием:

– Не знаю, важно ли это, но я кое-что вспомнила!

– Та-а-ак. Спокойно, Любовь Петровна, вам нельзя волноваться, – ласково произносит Анвар, поднимая руки в примирительном жесте. – Спокойно, спокойно… Вам лучше присесть.

– Я спокойна. Может, это и не важно совсем… Дверь. Когда Боголюбов вышел из ординаторской с ножом в руках, через несколько секунд дверь клацнула. Так, словно кто-то распахнул в кабинете окно.

Анвар устремляет взгляд на журнальный столик и разбросанные по комнате рисунки Алисы. Я вжимаюсь в кресло и не дышу, боясь отвлечь адвоката от мыслей. Что, если…

– Преступник был в кабинете, когда Мирослав реанимировал Марианну. Он убежал через окно, – Гиреев озвучивает мои мысли вслух, не отрываясь от набросков, лежащих на полу. – Кто осматривал место преступления?

Анвар смотрит куда-то в сторону, словно перебирая в уме варианты развития событий, и я не сразу понимаю, что вопрос задан мне.

– Винник Сергей Владимирович. Он и допрашивал меня.

– Винник? Это… очень хорошо! – Гиреев поднимается с места, на ходу выуживая из внутреннего кармана пиджака телефон. – Я больше десяти лет проработал в прокураторе. Мне срочно нужны протоколы осмотра. Черт!

– Что такое? – испуганно спрашиваю я.

– Сначала нужно заручиться согласием Боголюбова. Что, если он не захочет отказываться от Долецкого?

Долецкий, Долецкий… Неужели Боголюбов настолько глуп, что и дальше позволит этому придурку закапывать себя?

Я следую примеру Гиреева и тоже встаю, нервно расхаживая по комнате. Наклоняюсь, чтобы поднять рисунки с пола и вздрагиваю, застигнутая врасплох его голосом.

– Стоп! Любовь Петровна, вы сейчас оставили свои отпечатки на рисунках. Если преступник собрал разметавшиеся по ординаторской бумаги, он сделал то же, что и вы. Черт, мне срочно нужно описание места преступления!

Стихийная, бездонная энергетика чувствуется в каждом жесте Гиреева. Поправляет ли он упавшую на лоб прядь, потирает виски или взволнованно ходит по комнате – во всем сквозит профессиональный интерес, не наигранный и пафосный, как у Долецкого, а настоящий, напоминающий чем-то звериное чутье.

– Я не смогу зайти в СИЗО без договора с подсудимым, – Анвар многозначительно переводит взгляд на закрытую дверь. – Но мне смогут помочь Кононец и Винник.

– Если интересно мое мнение, считаю, что вам стоит позвонить капитану Виннику, – зачем-то вставляю свою содержательную реплику, наблюдая, как Гиреев набирает телефонный номер.

– Здорово, Серега! Узнал? – он улыбается, обнажая крупные белые зубы. – Все хорошо, но давай сразу к делу: я хочу представлять в суде Мирослава Боголюбова, и мне нужна твоя помощь. Да, Сергей, конечно, согласен с тобой. Договорились.

Мне остается гадать, что отвечает Гирееву капитан Винник. Что же Анвар не включил громкую связь, а? Тянусь ухом поближе к адвокату, приняв неестественную позу. Сторонний наблюдатель подумает, что у меня паралич, честное слово!

– Все хорошо, Люба. Можете выпрямиться и сесть поудобнее, – с улыбкой отвечает Гиреев. – Винник поможет. Через два часа он ждет меня возле СИЗО.

Глава 27

Мирослав

Я сбился со счета, сколько раз сегодня за мной приходил конвоир. Юрченко молча играет в карты со Змеем, махнув рукой на спор: ясно, что в моей жизни происходят необратимые и столь желанные перемены.

Я боюсь поверить… Не позволяю зародившимся в душе семенам веры и надежды прорасти, затаптываю их «неоспоримыми фактами», подтверждающими мою вину.

Долецкий походит на разъяренного быка, когда я объявляю ему, что разрываю соглашение. Пытается казаться хорошеньким и уговаривает, мягко стелет «разумными» доводами, объясняющими чудовищное поведение по отношению к Любе, только я остаюсь непреклонным. Мне хочется вымыться после общения с ним. Странное чувство для того, кто всегда считал себя грязным.

Как и ожидается, на прощание Савелий Артемович желает мне максимального срока наказания с отбыванием в колонии строгого режима, а лучше – в одиночной камере. Да, забыл добавить: с конфискацией имущества.

Несмотря на проклятие, вырвавшееся из уст адвоката, я чувствую облегчение. Шагаю по вонючим тюремным коридорам, глубоко вдыхая спертый воздух, и радуюсь как дурак. В конце концов, попрошу помощи у Винника. Очевидно, Долецкий поделился новостью об увольнении со своими спонсорами – Русланом Шестаком и моим папашей. Руслан посещает меня через час после ухода Долецкого. Начальнику СИЗО он представляется моим тестем, сопровождая просьбу о свидании конвертом с деньгами. Разумные объяснения разбиваются о стену его непонимания, как волны о скалы. Руслан сетует на мое неблагоразумие, уговаривает, обещает увеличить гонорар Долецкому (как будто это гарантирует благоприятный исход), злится, повышает голос, взывает к совести… Как они не понимают, что деньги не способны решать все? Я вежливо прощаюсь с Русланом, получив