Том 9. Архипелаг в огне. Робур-Завоеватель. Север против Юга - Жюль Верн

Поэтому, отозвав Николая Старкоса в сторону, он раболепно попытался высказать ему несколько благоразумных соображений. Но советы Скопело были приняты так, что больше он их не рискнул давать. Теперь капитан «Каристы» сам называл аукционисту цифры, делая это тоном, оскорбительным для своего соперника.

Легко понять, что маклеры, видя, как разгорается битва, остались, чтобы следить за всеми ее перипетиями. Толпа любопытных, наблюдавшая за этим сражением, где удары измерялись тысячами лир, выражала свой интерес шумными возгласами. Если большинство присутствующих знало капитана саколевы, то командир «Сифанты» не был никому знаком. Никто даже и не подозревал, с какой целью прибыл к берегам Скарпанто этот корвет, плававший под корфиотским флагом. Однако во время войны перевозкой невольников занималось столько кораблей всех наций, что нетрудно было заподозрить в этом и «Сифанту». Поэтому все полагали, что кому бы ни достались невольники - Анри д’Альбаре или Старкосу, - несчастных все равно ожидала рабская доля.

Так или иначе, через пять минут этот вопрос должен был окончательно решиться.

На последнюю надбавку, провозглашенную аукционистом, Старкос ответил словами:

- Восемь тысяч лир!

- Девять тысяч! - сказал Анри д’Альбаре.

Наступило молчание. Командир «Сифанты», попрежнему сохранявший хладнокровие, следил взглядом за Николаем Старкосом, который в бешенстве ходил взад и вперед, совершенно не обращая внимания на испуганного Скопело. Впрочем, никакие доводы не могли бы теперь умерить разыгравшиеся страсти.

- Десять тысяч лир! - вскричал Старкос.

- Одиннадцать тысяч! - ответил Анри д’Альбаре.

- Двенадцать тысяч! - бросил Старкос, не задумываясь.

Командир д’Альбаре ответил не сразу. Не то, что бы он колебался, но он заметил, как Скопело кинулся к Николаю Старкосу, видимо пытаясь уговорить его прекратить безумный торг, и это на мгновение отвлекло внимание капитана «Каристы».

В то же время пожилая невольница, до сих пор упорно прятавшая свое лицо, выпрямилась, словно у нее возникло желание показаться Старкосу...

В эту секунду над Аркасской крепостью вспыхнуло пламя, окутанное клубами белого дыма; но прежде чем звук выстрела донесся до батистана, звучный голос назвал новую сумму:

- Тринадцать тысяч лир!

Затем послышался выстрел, за которым последовали долго не смолкавшие возгласы «ура».

Старкос оттолкнул Скопело с такой силой, что тот покатился по земле... Но было уже слишком поздно! Старкос больше не имел права торговаться! Хаджина Элизундо ускользнула от него, и, видимо, навсегда!

- Идем! - глухим голосом бросил он Скопело.

И можно было расслышать, как он пробормотал:

«Это будет и надежнее и дешевле!»

Оба взобрались на арбу и скрылись за поворотом дороги, ведущей в глубь острова.

И вот уже Хаджина Элизундо, поддерживаемая Ксарисом, вышла за ограду батистана. Она кинулась в объятия Анри д’Альбаре, который говорил, прижимая ее к сердцу:

- Хаджина! Хаджина! Я отдал бы все мое состояние, лишь бы выкупить вас...

- Как я отдала мое, чтобы выкупить свое доброе имя! - ответила девушка. - Да, Анри!.. Хаджина Элизундо теперь бедна, но зато достойна вас!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ На борту «Сифанты»

На следующий день в десять часов утра, снявшись с якоря при попутном ветре, «Сифанта» под малыми парусами направилась к выходу из гавани Скарпанто.

Пленники, выкупленные Анри д’Альбаре, разместились частью на твиндеке, частью на батарейной палубе. Хотя переход через Архипелаг должен был занять всего несколько дней, офицеры и матросы старались устроить измученных людей как можно удобнее.

Командир д’Альбаре еще накануне подготовился к выходу в море. Что касается тринадцати тысяч лир, то он представил кади такие гарантии, которыми тот вполне удовлетворился. Посадка недавних невольников на корвет совершилась без затруднений, и через три дня этим несчастным, которые еще недавно были обречены на ужасы берберийской каторги, предстояло высадиться в одном из портов Северной Греции, где им не пришлось бы больше опасаться за свою свободу.

Но ведь освобождением они были всецело обязаны тому, кто вырвал их из рук Николая Старкоса! Поэтому, едва поднявшись на борт корвета, они самым трогательным образом выразили свою благодарность.

Среди пленников находился старый священник из Леондари. Вместе со своими товарищами по несчастью он приблизился к юту, где в обществе нескольких офицеров расположились Хаджина Элизундо и Анри д’Альбаре. Затем все они, во главе со священником, опустились на колени, и, протянув руки к командиру, старик сказал:

- Анри д’Альбаре, все те, кому вы вернули свободу, благословляют вас!

- Друзья мои, я только выполнил свой долг! - ответил глубоко растроганный командир «Сифанты».

- Да!.. Все благословляют вас... все... и я тоже, Анри! - прибавила Хаджина, в свою очередь преклонив колени.

Анри д’Альбаре порывисто поднял ее, и тогда от юта до бака, от батареи до нижних рей, на которые взобралось около пятидесяти матросов, громко кричавших «ура», прокатились возгласы: «Да здравствует Анри д’Альбаре! Да здравствует Хаджина Элизундо!»

Лишь одна пленница - та самая, что накануне так упорно пряталась на батистане, - не принимала участия в этой церемонии. Поднимаясь на корабль, она была озабочена лишь тем, чтобы не привлечь к себе внимания. Это ей удалось, и с той минуты, как она забилась в самый темный угол средней палубы, о ней никто не вспоминал. Видимо, она надеялась остаться незамеченной до самого конца плавания. Но для чего ей понадобились такие меры предосторожности? Знал ли ее кто-либо из офицеров или матросов корвета? Так или иначе, лишь веские причины могли заставить ее столь настойчиво избегать людей в течение трех или четырех суток, которые должен был занять переезд через Архипелаг.

Впрочем, если Анри д’Альбаре заслужил признательность пассажиров корвета, то какой благодарности заслуживала Хаджина за все содеянное ею со времени отъезда из Корфу?

- Анри, - сказала она накануне, - Хаджина Элизундо теперь бедна, но зато достойна вас!

Она и впрямь была бедна! Но достойна ли молодого офицера?.. Пусть об этом судит сам читатель.

И если Анри д’Альбаре любил Хаджину, несмотря на разъединившие их тяжелые обстоятельства, то как же должна была усилиться его любовь, когда он узнал, что заполняло жизнь девушки в течение долгого года разлуки!

Едва Хаджине Элизундо стали известны источники состояния, оставленного ей отцом, она приняла решение целиком употребить его на выкуп невольников, от продажи которых составилась большая его часть. Она не хотела сохранить ни гроша из этих двадцати миллионов, нажитых столь позорным способом. В свой план она посвятила лишь Ксариса. Он одобрил его, и вскоре все ценные бумаги банка Элизундо были реализованы.