Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли - Александр Аркадьевич Долин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я совершенно убежден, что „последние“ настоящие римляне и греки должны были чувствовать то же, что мы сейчас чувствуем, — писал Александр Бенуа. — Они недоумевали, видя, как весь мир вокруг них рушится, как подпольные силы подкапываются под самое прекрасное, мудрое и святое. <…> Чушь должны были говорить и тогдашние Бурлюки, а все же к этой чуши прислушивались, ибо под ней таилась большая и прямо стихийная сила» (‹169>, с. 276). Видимо, не допуская реально такой возможности, Бенуа предсказал то, что произошло всего несколько лет спустя: «Пока еще там гнилой Запад будет кружить да колобродить, русские художники сразу спустятся по прямой линии, пожгут музеи с „Рафаэлями, годными для cartes postales“, и построят музеи-храмы для лубка и вывески» (там же, с. 278).
Корней Чуковский, литератор далеко не консервативного лагеря, невзлюбил футуристов с самого начала: «И вот без души, оскопленные, без красоты, без мысли, без любви — с одним только нулем, с пустотой — сидят в какой-то бездонной дыре и онанируют заумными словами:
„Кукси кум мук и скук!..“
„Мороватень Широкая… Виноватено Великан!“
Свободны, как никто во всем мире, но спрашивается, почему же они плачут? А они все до единого плачут. Или и вправду так жутко жить дырою, нулем, пустотой? <…> Всмотритесь в этих крикунов, бунтарей, взорвалистов. Ведь как бы они ни форсили, какая страшная бездонная тоска слышится в их гиканье и свисте. Жутко им нагишом, обездушенным!» (там же, с. 304).
Консервативно настроенные литераторы, в особенности те, кто пытался анализировать возможные последствия для будущего России футуристического штурма оплотов культуры, были беспощадны в своих оценках — памятуя, очевидно, давнее предупреждение Вл. Соловьева: «Данный в Откровении характер лжепророка и прямо указанное там назначение его — морочить людей в пользу антихриста — требуют приписать ему всякие проделки колдовского и фокуснического свойства. Достоверно известно, das sein Hauptwerk ein Feuerwerk sein wird; „И творит знамения великие, так что и огонь заставляет нисходить с неба на землю перед лицом людей“ /Апокал., 13, 13/» (‹180>, т. 2, с. 642).
Так, Мережковский недвусмысленно отрицательно характеризовал футуризм, считая это течение в культуре опаснее большевизма. Он утверждал, что футуристы подобны дикарям-каннибалам, которые пожирают своих престарелых родителей, что надругательство над прошлым и отрицание истории — составляют сущность футуризма. По его определению, футуризм был новым шагом Грядущего Хама, который вскоре должен был воцариться в России и уничтожить всех, кто откажется ему поклониться. При этом Мережковский раздраженно отмечал, что футуризм в искусстве мало что собой представляет, но в жизни страшно значителен, поскольку несет в себе чувство «конца» — конца истории культуры.
При всей уничижительности суждений и непомерной резкости критики, Мережковский оказался во многом прав. Состоявшийся как блестящий и оригинальный феномен культуры, русский футуризм действительно активно содействовал разрушению традиций, действительно стимулировал «творческую энергию масс» для создания принципиально иной, — как оказалось, «псевдопролетарской» культуры, подписав тем самым смертный приговор и своим предшественникам, и самим себе.
Аналоги русского авангарда существовали в тот же период и на Западе. Вспомним итальянский футуризм и его пламенного лидера Филиппо Маринетти, французский кубизм, франко-швейцарский дадаизм, немецкий экспрессионизм, ранний сюрреализм и многие другие авангардистские течения. Все они провозглашали лозунги революции в искусстве, ниспровергали предшественников и стремились к формалистической ломке сложившихся канонов. Все более или менее преуспели в своих начинаниях, породив «искусство будущего». Однако на Западе (как и в Японии) авангардные течения со времени своего появления были всего лишь одним из направлений в искусстве. Между тем в России им суждено было на недолгий срок утвердиться в качестве магистрального направления, отодвинувшего на периферию элитарную культуру прошлого — лишь затем, чтобы затем быть почти полностью уничтоженными псевдокультурой тоталитаризма.
В отличие от футуристов итальянских, русские футуристы акцентировали не столько механистический, технократический аспект цивилизации ХХ в., сколько именно мессианскую духовную сущность нового искусства и литературы, претворяющих революцию культурную в революцию социальную. Даже далекие от политики и идеологии эгофутуристы вопреки логике и здравому смыслу с самого начала подчеркивали именно эту сторону своего творчества:
Я прогремел на всю Россию,
Как оскандаленный герой!..
Литературного мессию
Во мне приветствуют порой.
……………………………….
Я одинок в своей задаче
И оттого, что одинок,
Я дряблый мир готовлю к сдаче,
Плетя на гроб себе венок.
(И. Северянин «Эгофутуризм», 1912)
Футуристы в своих сумбурных пророчествах отражали неясный шум времени, чреватого войной, революцией и неслыханными в истории человечества гекатомбами. Пафос разрушения в их статьях и манифестах настолько могуч, что по сравнению с ним жалкие потуги наших современных постмодернистов на расправу с классикой представляются детским лепетом. Футуристы чувствовали приближение Страшного суда, хотя и не могли провидеть его конкретных форм. Они осознавали себя архангелами, чьи трубы возвещают скорый конец света, конец истории, конец прежнего человечества. Правда, в атеистическом порыве классическому образу архангела с трубой они предпочли «Трубу марсиан»: «Но мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому, едва только оно вступило в возраст победы и в неуклонном бешенстве заноса очередного молота над земным шаром, уже начинающим дрожать от нашего топота.
Черные паруса времени, шумите!» — возглашали в 1914 г. Хлебников и Асеев с группой единомышленников (‹114>, с. 155).
Уже в 1915 г. в манифесте «Капля дегтя» Маяковский, рассуждая о требованиях футуристов отказаться от любых канонов, сломать старый язык и избавиться от классического наследия, делает совершенно правильный вывод, который приложим и ко всей последующей истории движения: «Над этим смеялись обыватели, как над чудачеством сумасшедших, а это оказалось „дьявольской интуицией“, воплощенной в бурном „сегодня“.» (‹114>, с. 157)
История шла навстречу футуристам, раскрывая им поначалу объятия, в которых спустя некоторое время им предстояло погибнуть. Они оказались вовлечены в грандиозный хэппенинг, казалось бы порожденный их собственной воспаленной фантазией, и всеми силами стремились сыграть в этом хэппенинге главную роль. Какую цену предстояло заплатить за новые идеи и образы, футуристам и их сподвижникам было безразлично. Они готовы были смеясь расстаться со своим прошлым и вогнать осиновый кол в могилы не только строптивых оппонентов, но и великих мастеров прошлого.
Эгофутурист И. Игнатьев проницательно заметил: «Сейчас мировой прогресс беременен социализмом, и задача всех не препятствовать благополучному разрешению процесса. Ибо следующим братом новорожденного будет анархизм» (
