Близкие люди - Татьяна Устинова

У Ленки Петрушевской в их классе была такая собака, и Иван тайно и страстно мечтал о том, что у него когда-нибудь тоже будет собака колли с величественной белой манишкой на груди и широкой ухмылкой на длинной морде.

– Он спит совсем, – как будто откуда-то издалека медленно и отчетливо проговорил отец. – Пойдем-ка…

– Я не сплю, – возразил Иван, как ему показалось, очень внушительно, – я еще чай буду пить.

Про обещанный чай он забыть никак не мог.

Но собака колли, прижавшись уютным боком, уже устраивалась рядом с ним на диване, укладывала на лапы большую голову, посапывала успокоительно и ровно, и через десять секунд Иван спал, обнимая ручками-палочками клетчатый ворсистый плед.

Степан постоял над ним секунду, прикидывая, вытащить плед прямо сейчас или попозже, и решил, что вытащит потом.

Как это Леночка живет и не знает, как он спит, обнимая плед, и время от времени совсем по-взрослому вздыхает, избавляясь во сне от своих трудных дневных забот?..

Степан вышел из комнаты, осторожно прикрыл за собой дверь, потушил половину ламп в коридоре и увидел прибалтийскую крысу. Она маячила в отдалении, и в руках у нее была кружка с чаем.

“Она очень неплохо освоилась в моей квартире, – подумал Степан, моментально переходя из лирического в озлобленное состояние. – Вполне могла бы дожидаться своего такси на лестнице, а не на кухне! В конце концов, с этого дня она мой работник, а я ее наниматель!”

Блин, что за ересь у него в голове!

– Еще не звонили? – спросил он мрачно. Ему очень хотелось, чтобы она убралась прочь, и поскорее.

– Нет пока, – сказала Ингеборга, отлично понимая, что он мечтает ее спровадить. – Хотите поесть, Павел Андреевич?

Это было так неожиданно и странно, что он промахнулся сигаретой мимо зажигалки.

– Я… поем, – сказал он осторожно, – попозже…

– Еще чуть позже – и будет утро. – Ингеборга сама не понимала, почему ее тянет его раздражать. Ведь не заботы ради она пристала к нему с этим дурацким ужином! – Садитесь, Павел Андреевич. Не зря же мы с вашим сыном убили полвечера на кулинарные изыски.

– Изыски? – переспросил Степан растерянно.

На черной полированной поверхности стола прямо перед его носом как будто сама по себе появилась плетенка с узкими полосками тонюсенького лаваша, потом тарелка с огурцами и помидорами, свежими и маринованными, сыр, нарезанный очень странно – не пластинками, а кубиками, и наконец – Господи Иисусе! – огромный, как стог, кусок бело-золотисто-розовой картофельной запеканки с поджаристой коричневой корочкой. При виде этого куска у Степана от голода и усталости помутилось в голове, а в желудке произошло что-то вроде молниеносной гватемальской революции.

Он упадет в обморок, если сию же минуту не съест все до крошечки. Сначала он съест этот кусок, потом положит себе все, что осталось в чугунной сковороде – ведь там же осталось, он видел краем глаза, там осталось больше половины! – а когда съест и это, он хлебом вычистит тарелку и подъест все горелки со сковородки, и только потом, после этого, он съест все огурцы, все помидоры, весь хлеб, весь сыр и что там есть еще…

– Это почти национальное блюдо, – произнес кто-то рядом с ним, – картофельная запеканка. Иван сказал, что отбивные надоели вам ужасно.

У него даже не было сил разбираться и соображать, кто именно и что именно говорит за его спиной. И в эту секунду ему не было никакого дела до того, что он услышал, стоя за дверью кабинета Саши Волошиной, и что теперь ему делать со всем этим дерьмом.

От нетерпения он урчал и похрюкивал.

Прислонившись спиной к холодной полированной стойке, Ингеборга смотрела на него и маленькими глотками прихлебывала из керамической кружки чай. Кружка была тяжелая, стильная и дорогая. Павел Степанов, как уже успела заметить Ингеборга, любил именно такие вещи. Только сейчас он вовсе не походил на любителя дорогих вещей.

Он ел так жадно, что уши у него ходили ходуном – вверх-вниз, вверх-вниз – и двигались короткие волосы на затылке.

Спина у него была кругло согнута над тарелкой, как будто он боялся, что еду у него сейчас отнимут и он останется голодным. Он даже локоть на стол положил, как бы загораживая от всего мира свою добычу.

Ужас какой-то.

Когда зазвонил телефон, он взял трубку, продолжая придерживать рукой тарелку.

– Ваше такси приехало, – сообщил он Ингеборге и даже не подумал оторвать от стула свою драгоценную задницу, чтобы проводить ее. Впрочем, и без дальних проводов для одного вечера ей вполне хватило Павла Степанова.

– Я завтра приведу Ивана из школы, – сказала она неприязненно, решив, что все-таки нужно напомнить ему об их соглашении, – зарплату можете начислять с сегодняшнего дня.

Как-никак я полдня проторчала у вас в квартире.

Он что-то согласно промычал, не отрываясь от своей запеканки, и Ингеборга с облегчением выскочила из квартиры.

Как, черт побери, она намеревается выносить его общество целое лето?!

“Впрочем, – поправила она себя, усаживаясь в прокуренную и сотрясаемую припадочной дрожью “Волгу”, – выносить мне ничего не придется. Он будет приходить, а я в ту же секунду уходить. Эта дурацкая запеканка была в нашей общей жизни в первый и последний раз.

А мальчик очень славный.

Добрый, запуганный и неустроенный мальчик. Мы будем с ним дружить”.

“Волга” еще немного потряслась на месте, потом все-таки пересилила свой почтенный возраст, дрогнула ржавым телом и покатила со двора.

Водитель, уже довольно давно сидевший в своей щегольской иностранной машине, проводил ее глазами.

Так-так.

Значит, наступили перемены. Да еще какие! Из дома почтенного схимника в полночь на такси уезжает девица, и никому об этом ничего не известно. Это не правильно. Это нужно исправить. И прежде всего разобраться, откуда она взялась, эта девица, и какую роль будет играть в намечавшейся маленькой – или большой, там видно будет – жизненной драме Павла Степанова.

Нет, вечер не зря прошел. Не зря, не зря…

Прежде всего следует позвонить и поделиться наблюдениями. И узнать, как давно это продолжается.

“Ах, Степан, Степан, зачем же ты девушку-то втравил в собственную и даже некоторым образом абсолютно личную драму?.. Напрасно втравил, совершенно напрасно. И жить-то тебе осталось всего ничего, а ты такие сложности создаешь окружающим!

Впрочем, – тут водитель усмехнулся, – тонкостью мышления Павел Степанов никогда не отличался”.

Он знал это давно.

Он знал это с самого начала, и звонок Степана ничего к этому знанию не добавил – ему и так все было ясно.

Вот только что теперь делать, он не знал. Он, черт побери, совершенно не мог себе представить, что он должен делать дальше.