Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки - Цигельман Яков

История с Аманом известно, как закончилась. Пиковая дама сказала:

— Эх ты, шлимазл!

— Старуха! — воскликнул Аман и потерял сознание.

— Не умеешь — не берись! — хохотала бубновая еврейка. Червонный король смотрел грозно.

— Он оторвался от масс! — сказал воин, прилаживая веревку.

— Был сторонником умеренных действий и соглашателем! — сказал другой, смазывая веревку мылом.

— И бюрократом! — заключил первый, махнув палачу, чтобы вел Амана.

С ушей Амана сняли мерку, чтобы потом делать пирожки.

Глава о способах разрешения конфликта

Долго и упорно сочиняя эту повесть, я старался представить происходящие в ней события правдоподобными, а героев — похожими на современников и соплеменников. «Пусть будет дуэль, — думал я, внутренне холодея, — пусть будет „Дуэль“, но где же я возьму повод для дуэли! Не вижу таких обстоятельств в нашей жизни, которые заставили бы вызвать на дуэль. Нет среди нас таких людей, которые понимали бы, что есть поступки, за которые можно вызвать на дуэль».

Мы к дуэлям не привыкли, не приучены мы разрешать конфликты дуэлью. Мы приучены разрешать конфликты способами, несколько более грубыми. Даже у А. П. дуэль выглядит смешновато, но там она оправдана удаленностью героев от нас во времени («а вдруг в те времена еще можно было так разрешать конфликты?») и наконец просто невозможностью для этих героев оставить оскорбление неотомщенным.

Ведь если человека оскорбили, он должен смыть оскорбление тотчас и наказать обидчика либо получить извинение от обидчика. потому что — иначе невозможно жить. И минуты невозможно жить оскорбленным. Ну, в крайнем случае, можно подождать сутки, лелея мысль о будущей мести, и наконец получить удовлетворение или умереть.

А как много нас ходит с побитой мордой в прямом или переносном смысле! Ходит и рассказывает друзьям про оскорбление, размазывая слезы обиды по лицу (нет, чтобы друзей пригласить в секунданты!), бежит в суд и в полицию или сообщает об оскорблении в печати. Но чаще молчит и глотает слезы обиды. А обидчик ищет способа еще раз дорваться до чужой морды и ходит героем.

Мне кажется, что век нынешний отличается от века минувшего также и способом разрешения конфликта. Да, мы подадим в суд и удовлетворимся некоторой денежной суммой вместо крови обидчика. Да, мы изобразим на побитой физиономии выражение «я-выше-ваших-оскорблений» и сделаем такое лицо, как будто ничего не случилось, хотя побитая морда говорит сама за себя. Мы просто-напросто забыли значение слов «смертельная обида». Понимаете — смертельная! Это значит: или мне не жить с такой обидой, или ему умереть! Нет, вы ничего не понимаете… Ничего.

Нас так часто обижали в жизни, мы так привыкли к обидам, что шкала нашего достоинства стала неизмеримо малой. Мы и это вынесем, и то перенесем — не такое переносили!.. А может быть, эта шкала стала неизмеримо большой и длинной?.. Вот то-то и оно… Что же мы за люди, если не в состоянии измерить свое достоинство?! А то, что — совершенно без достоинства. О какой же морали и нравственности можно тогда говорить?.. А ни о какой… Так застрелись хоть!.. Ну вот, буду я из-за всякого! Я — личность, целый мир, яркий и своеобразный, а он — кто?.. И так каждый раз.

Вы скажете, что я призываю к убийствам, что я требую отменить общественные нормы, что я проповедую закон джунглей, что я дикарь, бандит, мафиози. Знаете, что я вам скажу — а не задирайтесь! Я вам скажу — если вы не хотите унять свой язык, если вы не можете и не умеете жить так, чтобы не оскорблять ближнего — авось, страх перед пистолетом удержит вас от оскорблений. Не бегать же по судам, тем более что суд решает так называемые гражданские споры в течение трех лет. Так много накопилось в суде этих гражданских дел! Так что же, прикажете три года ходить с побитой мордой?!

— Кто же кого же побил? — спросите вы.

— А никто и никого! Никто никого не бил, никого не убивали. Крови не было. А вы, читатель, извините, остались в дураках! И жизнь продолжается, господа читатели!

Но читатели не хотят меня слушать и собираются под окнами моего дома, лезут в дверь, требуя дуэли.

Глава о дуэли

В Национальной библиотеке не нашлось дуэльного кодекса. Его там никогда и не было.

— Господа, знаете ли вы дуэльные правила? — спрашивал Рагинский у знакомых. Знали про барьер, про три шага через платок, про шесть шагов, про секундантов, и про пистолеты Лепажа, и про брошенную перчатку. И хотя кто-то перепутал бретера с брегетом, а кто-то некстати заговорил о трех картах, пришлось Рагинскому уступить требованиям читателей и ставить героев в позицию. Вот поди ж ты!

Здесь надлежит потолковать об относительности авторской свободы. Так давайте и потолкуем. Отчего бы и не потолковать!

Припомним несколько забытых терминов о мире, который создает художник и в котором художник — божество. О независимости художника от вкусов публики, а также и о ружье, которое — хочет или не хочет — обязательно должно выстрелить. И несколько цитат: «поэт и чернь», «глаголом жечь», «поэтом можешь ты не быть»… и что-нибудь еще?

Опершись на эти термины и цитаты, догадаемся, что больше, собственно, и говорить-то не о чем. Тему, можно сказать, обсудили. Теперь — к делу!

Рагинский хотел сначала выбрать для дуэли тихую поляну в горном лесу с острой, колкой травой и колючками. Пораздумав, он предпочел бульвар Бен-Маймон в субботу после полудня. Тише места не бывает. Сытный обед и древний обычай субботней сиесты предписывают покой и тишину. А если кто уехал к морю, так он уже уехал и еще не скоро вернется. Бульвар пустынен.

На множестве табличек вдоль бульвара обозначены доктора медицины. Так что, в случае чего — избави Бог!.. Предлагая этот довод читателю, Рагинский посмеивался, пожимал плечами и хихикал. А почему бы и не бульвар Бен-Маймон?

Гриша Хейфиц задумчиво курил, привалясь к теневой стороне табачного киоска. Цви Макор с отвращением смотрел на свои потные ладони. Рагинский мучительно придумывал повод, который позволил бы Алику Гальперину покинуть Верину квартиру и приехать в Иерусалим, но ничего не придумал и облегченно вздохнул, когда Алик появился в дальнем конце аллеи, со стороны цветочного магазина. Надя Розенблюм, размышлявшая на скамейке о том, что даже в субботу люди не дают ей покоя и заставляют объяснять себе, как и что следует делать, оживилась. Надя была приглашена быть секундантом, потому что она лучше всех знала дуэльный кодекс. Тоненьким, сдержанным голоском Надя приступила к разъяснениям:

— Отмерим барьер! — сказала она.

Алик сказал, что он удовлетворяет желание Рагинского, но стрелять ни в коем случае не будет. Макор промолчал. Надя и Гриша отмерили для барьера пять шагов, потом от барьера по пяти шагов и отметили места белой щебенкой.

— К барьеру! — сказала Надя, и они развели противников по местам. Алик был бледен и усмехался. Макор был бледен.

Легкий ветерок, прибежавший взглянуть на дуэль, неловко грохнул жестью на крыше сторожки возле заброшенного дома Голды и, застеснявшись, стих. Брехнула со сна левретка под креслом знатной дамы из немецкой профессорской семьи, испугалась сама себя и опять уснула. Тревожно скрипнул, рассыхаясь, пожилой, но еще очень красивый английский буфет в Ритиной квартире. Лениво и привычно палило солнце.

— Стоп! — сказала Надя, и коса ее распустилась. — Мы нарушаем кодекс. Дуэль состояться не может.

И Рагинский подумал, как все это ему к черту надоело, и вспомнил про свою прохладную квартиру и про то, как хорошо бы сейчас залезть под душ, потом выпить джину с тоником и грейпфрутовым соком, потом съесть котлету с салатом, выпить чашку кофе и лечь на диван с книжкой, потом бросить книжку и поспать так, что просто прелесть как.

— Что случилось? — спросил он Надю и вздохнул.

— У них разные пистолеты! — сказала Надя. — Это запрещается!

У них действительно были разные пистолеты: у Макора — «беретта», а у Алика — кольт, который Рагинский стащил на время у соседа.