Мои девяностые: пестрая книга - Любовь Аркус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вы оказались в «РИА Новостях»?
— А потом еще в Государственной Думе!
— О, в Думе!
— Когда я сейчас пытаюсь изложить свою трудовую биографию, я понимаю, что этот мой приезд в Москву совершенно выглядит в глазах нынешних людей неправдоподобным сюжетом. Какие-то связи же должны были иметься могучие, какой-то тайный замысел... Но ничего подобного не было. Просто грамотные люди, владеющие приличным русским языком, тогда нужны были везде. А если они еще и по-английски читать умели, то вообще бесценные кадры. Задним числом это время кажется временем неограниченных возможностей. Анекдот даже был такой: «Читать-писать умеешь? В правительстве работать хочешь?» Это был анекдот про питерских, я не была питерской, но какая-то первоначальная, достаточно случайная рекомендация дальше тебя уже запускала куда-то, если ты вообще хотел работать.
Применительно к 1990-м я часто думаю вот о чем: то поколение, которое сейчас находится у власти, люди 1950-х годов рождения, пресловутые советские бумеры, очевидно косплеят свою идеальную эпоху — 1970-е годы. То есть хотим, как при Брежневе, только без советской нищеты, без дефицита. Понятно, да? Большая страна, порядок, соперничество с Америкой, какая-то идеология на телевидении, государственная поддержка кинематографа, КГБ за всеми приглядывает, диссидентов держат в страхе, но при этом нет очередей и есть туалетная бумага. Хочешь — и за границу можно ездить. Вот они реализовали свой идеал. Пройдет еще некоторое время, и эти замечательные люди сойдут с исторической сцены, сопровождаемые аплодисментами.
— А когда это произойдет?
— У меня другой вопрос (на ваш я ответ не знаю). Когда мое поколение начнет забираться на всякие командные высоты, будем ли мы косплеить 1990-е? Конечно, заглядывая в свою душу и спрашивая, в чем мой социально-политический идеал, что вообще бывает в жизни хорошего, что я начну перечислять? Парламентаризм и свободные выборы, свобода слова, пресса, которая пишет, что хочет, свобода культурной и интеллектуальной жизни без государственного пригляда, даже если без государственной поддержки. Бог бы с ней, лишь бы за руки не держали и не прикрывали всякие источники информации.
— Культура без государственной поддержки — это плохая идея, Катя.
— Не перебивайте меня, я в мечтаниях. Что еще? Свободное творчество масс: предпринимательское, и политическое, и какое угодно — опять же, чтобы поперек не стояли, не держали, особо не контролировали. Минимальное участие государства во всем этом. Государство старается соблюдать правила и следить за тем, чтобы другие соблюдали правила, но само напрямую не руководит: ни прессой, ни культурой. Далее, минимизированное государственное насилие, потому что это убивает творческий потенциал нации. Ну и вообще, все должно быть такое разноцветное, переливающееся, разнообразное. Эстетический идеал города — не пустые сталинские проспекты из фильма «Цирк», а живая жизнь в каждой щели.
— Вы считаете, что все это — про 1990-е?
— Девяностые, Люба, это миф. Как и 1970-е — миф. Я этот миф про 1970-е попыталась изложить в максимально примитивной форме. И вот, как эти ребята пытаются восстановить Брежнева без дефицита, может быть, мы будем возрождать 1990-е, но без бандитизма и войны.
— Подождите, что касается свободы выборов, парламентаризма и так далее, у нас имеется 1993 год и расстрел Белого дома...
— Я пришла на работу в тульскую администрацию в 1996-м, уже после президентских выборов. Но я помню, что такое были местные выборы. Что мэров, губернаторов выбирали, а не назначали. Действующие губернаторы проигрывали пачками, и их сменяли другие люди. Выбирались городские и областные думы. Выбирался федеральный парламент и по одномандатным округам, и по спискам совершенно в иных условиях и с иной степенью свободы, чем сейчас.
Опять же, 1970-е без Брежнева, 1990-е без расстрела парламента. Мы же не говорим об исторических реалиях. И вы небось не об исторических реалиях книжку хотите сделать, а о мифе.
— Нет.
— А что вы хотите, свидетельства очевидцев?
— Их есть у меня. И цельного нарратива не получится — хотя бы потому этих 1990-х в книге ровно столько, сколько авторов и собеседников. Потому ее подзаголовок «Пестрая книга». Нет, для начала я как раз хочу показать, что никакого единого мифа как раз-таки и нет.
— Один современный американский историк, который занимается Французской революцией, на вопрос, каковы были ее последствия, сказал: «Еще рано судить». Вот тут, боюсь, нам еще немножко рано судить. Я не думаю, что мы доберемся до истины — слишком это живая материя для всех, и слишком это мифотворчество живо. Нам бы помогло, если бы была какая-то художественная рефлексия, если бы были какие-то произведения искусства. Ну вот есть «Generation „П“» — роман о том времени. Я помню, как читала его в 1999 году в «РИА Новостях», в здании, изображенном там. Это действительно во многом реалистическая картина времени, но это уже конец 1990-х. Опять же, видите, какие они разные: есть начало 1990-х, про это как раз «Чапаев и Пустота», то, что можно условно назвать «реалистическим» московским планом этого романа. Есть середина 1990-х, есть конец 1990-х, который почти уже 2000-е. Такие исторические циклы не укладываются в десятилетие: это же искусственный отрезок.
— Я всю жизнь борюсь с этими мифологическими рамками по поводу своего периода. Как историк кино я специализировалась на так называемых 1960-х. И я всегда говорила: «Шестидесятые — это на самом деле конец 1950-х». То есть вторая половина 1950-х ровно до 1962 года. А дальше — то, что принято считать 1960-ми. Дальше начинаются настоящие 1960-е,
