История России с древнейших времен. Книга IV. 1584-1613 - Сергей Соловьев

Но если татары накупали много пленных литовцев или немцев в Москве, то, с другой стороны, во время нападений своих на области московские они выводили много русских пленных. О состоянии этих несчастных в Крыму до нас дошло современное известие литовца Михалона: «Корабли, приходящие к крымским татарам часто из-за моря, из Азии, привозят им оружие, одежды и лошадей, а отходят от них нагруженные рабами. И все их рынки знамениты только этим товаром, который у них всегда под руками и для продажи, и для залога, и для подарков, и всякий из них, по крайней мере имеющий коня, даже если на самом деле нет у него раба, но, предполагая что может достать их известное количество, обещает по контракту кредиторам своим в положенный срок заплатить за одежду, оружие и живых коней живыми же, но не конями, а людьми, и притом нашей крови. И эти обещания исполняются в точности, как будто бы наши люди были у них всегда на задворьях. Поэтому один еврей, меняла, видя беспрестанно бесчисленное множество привозимых в Тавриду пленников наших, спрашивал у нас, остаются ли еще люди в наших сторонах или нет и откуда такое их множество? Так всегда имеют они в запасе рабов не только для торговли с другими народами, но и для потехи своей дома и для удовлетворения своим наклонностям к жестокости. Те, которые посильнее из этих несчастных, часто, если не делаются кастратами, то клеймятся на лбу и на щеках и, связанные или скованные, мучатся днем на работе, ночью в темницах, и жизнь их поддерживается небольшим количеством пищи, состоящей в мясе дохлых животных, покрытом червями, отвратительном даже для собак. Женщины, которые понежнее, держатся иначе; некоторые должны увеселять на пирах, если умеют петь или играть. Красивые женщины, принадлежащие к более благородной крови нашего племени, отводятся к хану. Когда рабов выводят на продажу, то ведут их на площадь гуськом, целыми десятками, прикованных друг к другу около шеи, и продают такими десятками с аукциона, причем аукционер кричит громко, что это рабы самые новые, простые, не хитры, только что привезенные из народа королевского, а не московского; московское же племя считается у них дешевым, как коварное и обманчивое. Этот товар ценится в Тавриде с большим знанием и покупается дорого иностранными купцами для продажи по цене еще большей отдаленным пародам».

По известию того же Михалона, христианские пленники, увозимые из Тавриды в далекие страны, всего более горевали о том, что будут удалены от храмов божиих. Отсюда выкуп пленных христиан из рук татарских сделался необходимо священною, религиозною обязанностью и из дела частного милосердия обращался в дело государственное, ибо правительство имело средства удовлетворительнее распоряжаться выкупом. Под 1535 годом летописец говорит, что великий князь Иван Васильевич и мать его Елена прислали к новгородскому владыке такую грамоту: «Приходили в прежние годы татары на государеву Украйну, и, по нашим грехам, взяли в плен детей боярских, мужей, жен и девиц; господь бог не презрел своего создания, не допустил православных жить между иноплеменниками и умягчил сердца последних: они возвратили пленных, но просят у государя серебра. Князь великий велел своим боярам давать серебро, приказывает и богомольцу своему, владыке Макарию, собрать со всех монастырей своей архиепископии, по обежному счету, семь сот рублей». Макарий велел собрать эти деньги как можно скорее, помянув слово господне: «Аще злато предадим, в того место обрящем другое, а за душу человеческую несть что измены дати». Мы видели, какое распоряжение относительно выкупа пленных было сделано на соборе 1551 года. Выкуп пленных сделался очень выгодным промыслом для крымских гонцов; московские послы жаловались в Крыму: «Гонцы крымские ездят не для государского дела, гонечество покупают у князей и мурз и ездят для своих долгов: покупают пленных в Крыму дешево, а берут на них кабалы не по государеву уложенью, во многих деньгах, не по ихнему отечеству». В наказе, данном отправлявшемуся в Крым послом князю Мосальскому, говорится: «Если крымские князья и гонцы, приезжавшие в Москву, станут говорить, что приводили они с собою выкупленных пленников, а на Москве деньги за них давали не сполна, — то отвечать, что они выкупали детей боярских молодых не по их отечеству; выкупали также козаков и боярских людей; которые дети боярские взяты в боях, за тех государь давал окуп, кто чего стоит. Это дело торговое: в чем есть прибыток, тем и торгуют; а государю нашему не по цене, чего кто не стоит, вперед не платить; казначеи и дьяки государевы гонцам вашим не раз говаривали, чтобы они покупали по цене, кто чего стоит, а лишней безмерной цены не писали. Теперь, какие кабалы у гонцов были, государь наш много денег дать велел, чего кто и не стоит, потому что хан и калга об этом писали, а вперед пусть пленных выкупают кто чего стоит». Сам царь писал хану: «Вперед если твои гонцы захотят выкупать пленных, то пусть выкупают, разведывая, кто чего стоит, и расспрашивая наших послов; а если ваши послы и гонцы вперед приведут выкупленных пленников, а нашего посла поруки и кабалы о них не будет, то мы будем таких пленных отдавать назад; а которого пленника наш посол выкупит, давши на себя кабалу, за того платеж будет без убавки».

Что касается состояния нравов и обычаев в Московском государстве, то нельзя думать, чтоб царствование Грозного могло действовать на смягчение нравов, на введение лучших обычаев. Явление Грозного, условливаясь, между прочим, состоянием современных нравов, в свою очередь вредно действовало на последние, приучая к жестокостям и насилиям, к презрению жизни и благосостоянию ближнего. Церковь вооружалась против скоморохов и медвежьих поводчиков за их безнравственное поведение, монастыри предписывали выбивать их из своих владений; но Иоанн показывал пример пристрастия к грубым забавам, доставляемым медведями и скоморохами; Иоанн любил травить людей медведями: слуги подражали господину. Вот что рассказывает летописец под 1572 годом: на Софийской стороне, в земщине, Суббота Осетр бил до крови дьяка Данила Бартенева и медведем его драл, и в избе дьяк был с медведем; подьячие из избы сверху метались вон из окон; на дьяке медведь платье изодрал, и в одном кафтане понесли его на подворье. В это время в Новгороде и по всем городам и волостям на государя брали веселых людей и медведей, отсылали на государя; Суббота поехал из Новгорода на подводах с скоморохами, и медведей повезли с собою на подводах в Москву. Для опричников, как видно, не было ничего святого: так, во время государева разгрома в Новгородской волости они разломали гроб чудотворца Саввы Вишерского. В посланиях пастырей церкви встречаем указание на распространение грустного противоестественного порока; не повторяем того, что говорят иностранцы. Кроме того, государство было еще слабо, не имело достаточных средств блюсти за общественным порядком: отсюда противообщественным стремлениям, стремлению жить на счет ближнего было по-прежнему много простора. Юное общество обнаруживало свою жизненность, свою силу тем, что не смотрело на это равнодушно, не хотело терпеть подобных явлений и изыскивало все возможные средства для устроения лучшего порядка: историк не может не признать этого; но вместе он должен признать, что благие усилия общества для водворения наряда встречали могущественные препятствия.

Общество было еще в таком состоянии, что допускало возможность наездов, как, например, в 1579 году государев даниловский прикащик со своими людьми и государевыми крестьянами наезжал на монастырское село Хрепелево. Из губных грамот можно ясно видеть, до какой степени доходило разбойничество в описываемое время: «Били вы нам челом, что у вас многие села и деревни разбойники разбивают, именья ваши грабят, села и деревни жгут, на дорогах многих людей грабят и разбивают, и убивают многих людей до смерти; а иные многие люди разбойников у себя держат, а к иным людям разбойники разбойную рухлядь привозят». Любопытен в этом отношении наказ князя Феодора Оболенского, присланный из литовского плена сыну его, князю Димитрию: «Жил бы ты по отца своего науке, смуты не затевал (не чмутил), людям отца своего и своим красть, разбивать и всякое лихо чинить не велел, от всякого лиха унимал бы их, велел бы своим людям по деревням хлеб пахать и тем сытым быть. А если людей отцовских и своих от лиха удержать не сможешь, то бей челом боярину князю Ивану Феодоровичу Оболенскому (Телепневу), чтоб велел их удержать, чтоб от государя великого князя в отцовских людях и в твоих тебе срамоты не было». Дурно было то, что убийства совершались и между людьми, не принадлежащими к разбойничьим шайкам: в 1568 году вологжанин Коваль жаловался на бутурлинского человека Мамина: «Поколол у меня Мамин сынишку моего Тренку, на площади, у судебни; а вины сынишка мой над собою не знает никакой, за что его поколол; а теперь сынишка мой лежит в конце живота». Доказательством, как слабо вкоренены были государственные понятия, как в этом отношении общество не далеко еще ушло от времен Русской Правды, служат мировые по уголовным делам.