Почти луна - Элис Сиболд

Джейк покачал головой.

— Так ты еще и с детьми трахаешься.

— Ему тридцать.

— Что ж, моей — тридцать три, — откликнулся он.

— Твоей?

— Ее зовут Фин.

— Фин? Что еще за имя?

— А что поделаешь, если ее назвали Финеас в честь отца и сократили до Финни. Она работает в художественном музее Санта-Барбары.

— Какая она?

— Может, о чем-нибудь другом поговорим?

— Например, о тюрьме? — предположила я.

— Или о том, что мы скажем Саре?

Он поставил машину на парковке напротив «Бургер Кинга». Рядом с магазином «Четыре угла», в котором я никогда не бывала.

— Чего-нибудь хочешь? — спросил он.

Я покачала головой.

Глядя, как Джейк придерживает дверь для молодой женщины с коляской и вторым ребенком на руках, я вспомнила, как мать дала мой номер телефона мужчине, который по весне прокладывал новые канализационные трубы.

— Я же говорила, чтобы ты никому не давала мой номер без спроса, — возмутилась я после того, как сантехник позвонил мне в третий раз.

— Твоя убогая жизнь — это твоя убогая жизнь, — ответила она. — Ты не должна так жить, если тебе не нравится.

Все было так просто. Она стояла у себя на кухне и завуалированно предлагала мне покончить с жизнью. Когда она понимала, что говорит, а когда нет?

Я гадала, какой характерный мотивчик играл в голове у отца, когда он поднял пистолет. Он упал со ступенек лицом вниз, кровь взмыла дугой и расплескалась сходящей на нет волнистой линией по всей лестнице. Он сделал это перед ней. О чем она умоляла его? Прекратить или не останавливаться? Как направляла мысли в его голове, точно постовой-регулировщик?

Я вылезла из машины и закрыла дверь. Джейк вышел из магазина.

— Сигареты, — сказал он. — Вот до чего ты меня довела. Садись.

На этот раз я села рядом с ним на пассажирское сиденье.

Он закрыл дверь машины.

— Я видел парк рядом с шоссе по дороге отсюда домой. Нам надо где-нибудь поговорить.

Я кивнула, а он завел автомобиль.

— Миссис Левертон была бы свидетельницей, — сказала я, когда мы выехали на шоссе. — Она видела нас обеих на боковом крыльце прошлым вечером. Я сидела там с мамой до того, как применила полотенце.

Джейк молчал. Я ощутила ветерок прошлого вечера. Увидела, как верхушки деревьев гнутся на ветру, свет у задней двери Карла Флетчера, услышала приглушенные звуки его радио. Его дочь, Маделин, была там прошлым вечером? Она что-нибудь заметила?

— Вон он, тот парк, который я видел, — сообщил Джейк.

Мы свернули с шоссе на подъездную дорогу к унылому маленькому парку, полному столов для пикника и мусора. Грили для барбекю из кованого железа, вделанные в бетон, выглядели так, словно их годами не использовали. Мы припарковались на размеченных по диагонали местах и вышли.

— Пенсильвания меня угнетает, — заметил Джейк.

— Я могу провести остаток своей жизни в Пенсильвании, — отозвалась я.

Джейк стоял на чахлом лоскуте травы и сорняков и срывал целлофан с пачки «Кэмела».

— Будешь?

— Нет, спасибо. У меня будет много времени, чтобы подцепить эту привычку в Грэйтефорде[42] или его женском эквиваленте.

— Боже!

Он глубоко затянулся сигаретой, почти как косяком, и дал дыму выйти через ноздри вместо рта.

— По-моему, они знают, Хелен. Нам надо придумать, что сказать.

— Ты женишься на Фин?

— Хелен, мы говорим о нашем будущем заключении.

— Моем.

— Окно — явный сговор с тобой. Ау?

— Ты расскажешь им почему, если придется, — возразила я. — У тебя все будет хорошо.

— Нет.

— Но это разумно. Ведь ее убила я. Ты вломился, только чтобы проверить, в порядке ли я.

— Меня спрашивали о твоем психическом состоянии, — произнес он, рассеянно глядя на сигарету, как будто кто-то другой поместил ее в его руку.

— И что ты сказал?

— Что ты чертовски в своем уме.

Он подошел поближе и обнял меня одной рукой. Притянул к себе, и я уютно прижалась к его боку, плечо поместилось в точности в его подмышку, как всегда помещалось.

— Ты такая…

— Какая?

— Невероятная. И всегда была.

Перед нами, между двумя неиспользуемыми грилями, стояло маленькое деревце, которое недавно посадила городская община. Я вспомнила, как читала о спорах — украшать город деревьями или выделить больше денег школам. Проволочная опора окружала ствол, и я задумалась, вспомнят ли, что ее нужно обрезать, прежде чем дерево медленно задохнется.

— Бедняжка, — произнес Джейк.

— Я или дерево?

— Вообще-то, твой отец. Ты думала, что выходишь за него, когда выходила за меня?

— Мне нужно было твое внимание.

— Ты его получила.

— Ненадолго.

— Такая у меня работа. Ты тут ни при чем.

Он склонил голову, и наши губы встретились. Мы целовались так, что я, пусть и ненадолго, покинула пределы мира, в котором дисциплина и самообладание, выдержка и решимость вели меня сквозь недели и годы. После он долго смотрел на меня.

— Мне придется рассказать им, что я знаю.

— Думаю, ты должен, — согласилась я.

— А как же девочки?

— Я расскажу Саре. И Эмили.

— Эмили не поймет, ты же знаешь.

— Как ты думаешь, имеет какое-то значение, что она была такой старой?

— Для Эмили?

— Для полиции.

— Какого-то специального послабления нет, насколько я знаю. Уверен, все зависит от того, как адвокат повернет дело.

— Я даже не знаю ни одного адвоката.

— Давай постараемся не думать об этом, хорошо?

— Не надо было мне бросать лечение.

— А почему ты бросила?

— У него на полках полно было книг И. Б. Зингера,[43] а статуэтки на столах, отлитые по восковым моделям, напоминали о холокосте. Множество обезображенных тел замученных людей, обернутых колючей проволокой и водруженных на жердочки. Я говорила о своей матери, но поднимала взгляд и видела торс без ног и без рук, который тянулся ко мне.

Джейк засмеялся. Мы подошли к деревцу и сели на чахлую траву, окружавшую его. Джейк прикурил еще одну сигарету.

— К тому же он любил каламбуры. Я рассказывала ему о папином городе, о том, как его затопили, а он лишь смотрел на меня, выпучивал глаза, точно кошка с мышью, и говорил: «Бульк!»

— Бульк? — переспросил Джейк.

— Именно. И что я должна была делать? Он стоил мне тысячи долларов, а толку ноль, разве что внушил отвращение к Филипу Роту.[44]

— Есть и другие врачи.

Я начала выдергивать из-под себя траву, что когда-то строго-настрого запретила Саре.

— Я как-то ходил к одному, — сообщил Джейк. — Лови намек: она носит чулки, как у Пеппи Длинныйчулок.

— Фрэнсес Райан? Ты ходил к Фрэнсес Райан? — я неверяще уставилась на него.

— Она помогла мне, когда ты ушла.

Фрэнсес Райан была аспиранткой в Мэдисонском университете, когда мы учились в нем. Все знали ее по фирменным чулкам.

— Она до сих пор носит их?

— Прошло лет десять, не меньше, с тех пор, как я ее видел. Не думаю, что такие чулки эффективны после сорока.

— Сомневаюсь, что они вообще эффективны.

— Уж больше, чем замученные торсы, — ответил Джейк, передавая мне сигарету.

За вычетом убийств и соблазнений, я в последнее время столь ограничила свои пороки, что «поплыла» с первой же затяжки. Я работала у психотерапевта над своими проблемами с самоконтролем, пока как-то в выходные не зашла в бакалею и не принялась колошматить дыни. Канталупа, которую я держала в руках, казалась мне собственной головой. Психотерапевт рылся во мне, превращая мозг в настоящую кашу.

— Что будем делать дальше? — спросила я.

— Заберем Сару. Надо вести себя естественно. Думаю, ничего другого нам не остается, пока с нами не свяжутся.

— Или не заявятся к нам.

За нами остановилась машина. Мы одновременно повернулись. Это оказался автофургон с листами зеркального стекла, привязанными с обеих сторон. Водитель заглушил мотор, но радио выключать не стал. Станция была разговорная. Из открытых окон грузовика сочилась злоба.

— Время обедать, — заметил Джейк.

Я смотрела, как Джейк курит, пока он не прикончил сигарету. Я подумала, что он всегда выглядел глупо с сигаретой, почему-то излишне женственно, как будто декламировал, лежа на тахте.

— Так ты женишься на Фин?

Джейк мгновение поразмыслил.

— Вероятно, нет.

— Почему?

— Она знает свое дело.

— В смысле?

— Она отлично организует званые обеды и поездки.

— И кормит собак?

— Я давным-давно перенес на них свои чувства.

— На Мило и Грейс?

— На животных в целом.

— Не слишком похоже на тебя.

— Вот чем я кончил. — Он улыбнулся. — К тому же я слишком люблю бороться. Сама знаешь.

— Бедняжка, — вздохнула я.

Он посмотрел на меня. Я никогда прежде не видела его глаза такими, как будто они были сокрушены, расплющены самим моим существованием в мире.