Презумпция невиновности - Екатерина Орлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мимо проходят группки гуляющего молодняка. Девочки хихикают, мальчики щипают их за попки и собственнически обнимают за шею. Беззаботное время, по которому, надо признаться, я чертовски сильно скучаю. Когда-то и я так поступал со своей Мышкой. Пока она не начала подниматься по карьерной лестнице, и не запретила мне прилюдных нежностей.
— Вы такой грустный, — раздается слева женский голос, и я поднимаю голову, чтобы посмотреть на нее. — Могу я присесть возле вас? Все столики заняты, а я люблю сидеть именно в этом кафе. Если, конечно, ваша спутница не будет против.
Киваю ей на стул напротив, даже не проверив, на самом ли деле заняты все места. Мне похер.
— Я без спутницы.
Мы оба прекрасно знаем, что эта игра в невинную овечку, которая хочет посидеть именно в этом кафе, — тщательно продуманный план. Но я ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы она соблазняла меня, чтобы заигрывала со мной, потому что во мне начинает расти уверенность, что я растерял свою мужскую привлекательность. Каждому мужчине нужно, чтобы им восхищались. И я говорю не только о восхищении тем, как много он делает для своей женщины, нет. Мужчинам тоже нужно говорить об их привлекательности и сексуальности, показывать, что он все еще желанный. Дома я этого не получаю. По крайней мере, последние две недели точно.
Блядь, ну можно же объяснить, что не устраивает! Я же говорю, что мне мало секса! Может, и правда Ире столько не надо? Что тогда делать? Я готов еще на пять раз в неделю ну, четыре с натяжкой, но не раз в две недели точно.
— Меня зовут Сабина, — представляется девушка.
— Виктор.
* * *
Что такое чувство вины? Это, наверное, некое чувство, которое трансформируется из сожаления за совершенный поступок. Сделал что-то, пожалел — встречай чувство вины, если есть, перед кем виниться. Мне тоже это чувство не чуждо. Наверное, поэтому я покупаю букет красных роз и коробку конфет в пошлой коробочке в форме сердца. И плевать, что это какой-то там авторский шоколад ручной работы, коробка перечеркивает все. Тем не менее, я беру ее, потому что девочки же вроде любят такое.
Еду домой, стараясь не пожирать себя за то, что совершил. Две недели… Похоже, это мой лимит верности жене. Чувство удовлетворенности почти перекрывает все остальные. Почти. Я намеренно душу в себе вину и совесть. У меня и так этих чувств осталось совсем немного, а я еще сильнее загоняю их так глубоко, как могу.
В доме тишина и темнота. Мышка, наверное, уже спит, так что я сбрасываю обувь, выпиваю стакан воды, ставлю цветы в вазу и поднимаюсь наверх,чтобы обнаружить… что постель пуста. Что-то неприятное сжимает мои внутренности, а сердце перестает биться нормально. Колотится тихо, словно фоном. Проверяю каждую комнату в доме, а потом и гараж, в который я так и не загнал свою машину, оставив на подъездной дорожке.
Машины Иры нет.
Как-то я пошутил, что, если жена уйдет от меня, я пойму это по тому, что она заберет с собой вышивку. Это Мышкин способ расслабляться, и она часто что-то вышивает. Иногда даже когда мы едем в отпуск, берет с собой материалы, чтобы вышивать. И сейчас я медленно двигаюсь в сторону комода в гостиной, чтобы проверить верхний ящик, в котором жена держит свое рукоделие.
С виной мы разобрались. А вот что такое чувство боли? Душевной боли. Где мы ее ощущаем? Как понимаем, что нам больно?
Сейчас, когда я стою, упершись ладонями в комод и глядя на пустой ящик, мне кажется, я ощущаю эту боль повсюду. В каждой клетке моего гребаного тела. Буквально от макушки и до пят. Голова, грудь, живот, ноги, даже кончики подрагивающих пальцев. И глаза. Странно, правда? Разве глаза должны участвовать в этом процессе? Но им, как ни странно, тоже больно.
— Мышка, — шепчу. — Блядь! — с шумным выдохом.
А потом я начинаю звонить, писать ей сообщения, но она отключила телефон, судя по всему.
Мечусь по гостиной, прикидывая, куда она могла пойти. Я был на квартире, и она туда не приезжала. Вторую квартиру мы сдаем. К родителям она не поедет, иначе отец ей вынесет мозг. К Даше тоже не сунется, чтобы не разрушать картинку внешнего благополучия нашей семьи перед подругой. Настя? Но та бы уже позвонила и устроила мне разнос. Хотя, может, Ира еще не доехала к ней или не все рассказала?
Набираю Влада. С ним сейчас поговорить безопаснее.
— Привет, — отвечает он на звонок. — Что там у вас произошло?
Я выдыхаю и прикрываю глаза. Значит, все-таки у Насти.
— Ира у вас?
— Едет еще.
— Что она сказала?
— Попросилась пожить пару дней, пока найдет квартиру.
— Та пиздец! — не выдерживаю я. Квартиру она найдет при наличии наших двух в городе. Да и вообще не нужна ей квартира! У нее дом есть!
— Вить, что случилось?
— Ира узнала о моих похождениях.
— Словами “Я же говорил” этого не выразить, — вздыхает друг. — Предупреждал же, что рано или поздно это дерьмо всплывет на поверхность. Блядь, и что теперь делать будешь?
— Скоро подъеду.
— У меня дети дома.
— Я не собираюсь устраивать скандал. Заберу Иру.
— Если поедет.
— Поедет, — отвечаю уверенно и кладу трубку.
Снова запрыгиваю в кроссовки и бегу к машине, чтобы во второй раз за сегодня нарушить скоростной режим в поселке. Но время уже такое, что большая часть его жителей наверняка спят, так что вряд ли кто-то выскочит на дорогу.
Я должен вернуть ее. Пока не знаю, как буду делать это. Не понимаю, что вообще дальше делать, и как мы будем исправлять все то, что натворили. Но я уверен в одном: сейчас, когда терпение Мышки лопнуло, я должен сделать все возможное и невозможное, чтобы сохранить наш брак.
