Щит веры. Часть 2. Воину-защитнику и гражданскому населению в помощь (ПТСР, боевая психическая травма) - Иеромонах Прокопий (Пащенко)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тяжёлые испытания, выпавшие на долю епископа Василия (Родзянко), известного архиерея Зарубежной Церкви, могли бы пополнить теорию травматического опыта, но ничего подобного: такого опыта у него не сформировалось. У владыки был один, не менее важный, воспитатель, которого он помнил всю оставшуюся жизнь. Его гувернёр, бывший офицер Белой армии, люто ненавидел Михаила Васильевича Родзянко — деда своего воспитанника, председателя Государственной думы Российской империи, которого считал виновником отречения царя Николая II и гибели России. Никто, кроме маленького Володи, не знал, что воспитатель каждый день вымещал на нём свою ненависть, мучая мальчика и искусно пряча следы пыток. Через много лет владыка вспоминал, что мать незадолго до кончины обратилась к нему: «Прости меня, Володя, что из-за моего недосмотра тебя мучил злой человек, когда ты был ещё ребёнком». Владыка же ответил: «Мама, это было по Промыслу Божию. Не будь этого, я не был бы тем, что есть сейчас. Я грешный, недостойный, но служу Церкви».
В годы войны будущий епископ участвовал в сербском Сопротивлении. Два года провёл в титовских концлагерях, после чего был выслан из Югославии. Некоторые его размышления об отношении к скорбям выражают те изменения, которые человек переживает в результате борьбы с тяжёлыми жизненными обстоятельствами, те приобретения возросшей полноты жизни, её богатства и осмысленности, которые современная психология называет посттравматическим ростом.
Владыка говорил: «Наша жизнь здесь, на земле, — это терновые шипы и гвозди, это гонение и теснота сердца, из которого рождается вопль молитвы и желание вернуться в своё настоящее Отечество, небесное. Не скорби и не плачь, человек, потому что беды и болезни разбивают окаменелость нашего сердца, делают его живым и сочувственным к чужому горю. Не может познать настоящей любви тот, кто не прочувствовал всю бездну оставленности и отчаяния; и не в состоянии душа со всей силой возжелать неба, если она не прикоснулась к живой и убивающей мгле подземелья»[158].
Известны его высказывания, которые звучат как завещание и начинаются со слов «не бойся»: «Не бойся, когда обрушится на тебя беда и пронзит сердце скорбь, потому что страдание — это ключ, открывающий двери в царство настоящей радости.
Не бойся боли, какой бы сильной она ни была, поскольку боль — это признак живой души, она очищает сердце от всякой грязи и ржавчины, а это позволяет вкусить сладчайший свет.
Не бойся одиночества и оставленности, ибо в такие часы ангелы сходят с небес и касаются твоей души своими лёгкими перстами и ты познаёшь общение с горним миром, которое во сто крат приятнее и глубже, чем общение человеческое.
Не бойся бедности и нужды, потому что тогда твоя душа начинает собирать богатство внутреннее, и когда вернётся к тебе внешнее благополучие, ты будешь почитать его за тлен, и никакие земные яства не утолят твоего душевного голода.
Не бойся злобы и обид, которые наносят тебе окружающие, переправляй их на свои собственные недостатки и грехи. Так скоро ты узнаешь радость и лёгкость неосуждения, и тебе откроется сокровенный смысл заповеди о любви к врагам.
Не бойся смерти, потому что она, какой бы мучительной ни была, — это всего лишь миг по сравнению с вечностью. Старайся только освободить сердце от житейских тяжестей, чтобы душа была лёгкой и могла стремительно взлететь в небесные обители, когда наступит срок.
Наша жизнь там, где наша любовь; наше сердце там, где сокровище наше. Там, где злоба, корысть, неприязнь, разлад, — нет жизни, хоть там и солнце светит, и птицы поют, и люди спешат по своим делам»[159].
Святитель Николай Сербский однажды сказал: «Всю жизнь, что осталась мне, отдал бы, если только это можно, за один час пребывания в Дахау». Владыка рассказывал, что среди страшных страданий его душа возносилась к Богу: «В лагере, бывало, забьешься в какой-нибудь угол и повторяешь про себя: „Я прах и пепел. Господи, возьми душу мою!“ И вдруг душа возносится на небо — и видишь Бога лицом к лицу. Но ты не можешь этого вынести, и говоришь Ему: „Господи, не готов, не могу, верни меня обратно!“ Затем снова часами сидишь и повторяешь про себя: „Я прах и пепел. Господи, возьми душу мою!“ И вдруг снова возносит тебя Господь».
Отец Иоанн (Крестьянкин) каждый раз, когда разговор касался молитвы, тоже вспоминал «пятилетку» заключения. Он вообще делил свою жизнь на пятилетки: пять лет служения в Москве, пять лет тюрем и лагерей, две пятилетки священства в Рязанской епархии, больше года на одном месте батюшку не оставляли — чтобы ещё раз не попал под арест. Тогда небеса были близко: «Теперь уж какая молитва, — с горечью вспоминал о. Иоанн, — молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день на краю гибели. Молитва была той непреодолимой преградой, за которую не проникали мерзости внешней жизни. Повторить теперь, во дни благоденствия, такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретённый там, сохраняется на всю жизнь Дело не в количестве, дело в живом обращении к живому Богу».
Иногда болезненные процессы нужны, чтобы мы смогли сохранить возможность реализовывать стремления. Здоровье личности обусловлено не отсутствием состояния болезни, но постоянной сменой контекстов развития, которые жизнь возлагает на человека, когда травматические переживания и травматический опыт выступают в качестве возможности обретения новых смыслов. Развитие личности — это целостное многомерное динамическое состояние, которое включает позитивные и негативные условия. Как болезненная реакция в теле, например, позволяет как бы изведать некий яд и вновь найти силы восстановиться, так и дух обретает возможность реализовывать свои способности и лучшие устремления. Современные же методики, вместо того чтобы помочь человеку переосмыслить, учат забвению, а возвышение духа так и не происходит. В забвении таится большая опасность.
Таким примером опасности забвения в современной художественной литературе может служить герой романа Евгения Водолазкина «Авиатор» — Платон,
