Чем вы недовольны? - Михаил Эдель

– Иван, у меня к тебе просьба. В Москве я обещал срочно отгрузить украинским колхозам немного лесу. Прохоров поддержал. Выдели пару тысяч кубометров.

– Ты же знаешь, пилорамы комбината работают на экспорт. Все пиломатериалы первого сорта.

– Именно первого сорта я и обещал.

– Не могу.

– Неужели комбинат не в состоянии?

– В состоянии. Но работники комбината справедливо скажут: «Иванов пошёл навстречу своему дружку Панкову».

– А если обком даст указание?

– Немедленно выполню. На производственной летучке сообщу: «Обком просит или указывает, а это одно и то же, повысить ритм для помощи украинским колхозам». Никто слова не скажет. Сделают. Когда я звоню в цех и прошу сделать то-то, немедленно следует ответ: «Есть, Иван Иванович», В этом ответе я слышу доверие, уважение и понимание – Иванов зря не потребует.

– Неужели откажешь мне?

– Уже отказал. Ну, будь здоров.

Корюшкин точно минута в минуту подкатил к дому Панкова и открыл дверцу «ЗИЛа». Машина плавно пошла по шоссе. Проехали километров десять. Иванов вспомнил слова Панкова: «Его вытурили из совнархоза».

– Между прочим, когда вы, Григорий Федорович, впервые приехали за мной, я понял – опоздал потому, что съездил «налево», – сказал Иванов.

– И я почувствовал, что вы догадались. Жене сказал. И дал себе слово…

– Дело прошлое.

– Хорошо, что высказались, а то у меня сколько времени камень на душе лежал.

– Прибавьте ходу.

– Есть, Иван Иванович.

НАМ НИКТО НЕ ПОЗВОЛИТ

Коста Джонуа мгновенно вспыхивал и также быстро угасал. После неудачных поисков Тамары Мухиной Коста определил:

– Мы её никогда не найдём. Больше этим заниматься не буду.

Он увлекся Двиной, ездил на катере знакомого любителя вдоль берегов и впечатлялся красотой реки, сотнями могучих кранов на лесобиржах, громадами лесовозов, горами леса, побывал на бумкомбинатах, на судоверфях и записывал, записывал… Узнав, что на бумдревкомбинате номер два работают двое инженеров-абхазцев, познакомился с ними и тут же написал восторженный очерк для своей газеты, который начал словами: «Богатства нашей родины неисчислимы и вызывают гордость. Я никогда не был на Севере и счастлив, что могу понять и оценить его красоту и величие…»

– Хорошо, я буду продолжать поиски Тамары один, – не опечалился Анатолий.

Эшба сел в такси и отправился в поселковый совет предместья Солатолки. Дежурная гостиницы, узнав, чем озабочен старший лейтенант, «симпатичный, обходительный и вообще приятный», припомнила.

– На Солатолке живет Прасковья Тимофеевна. Она в войну в детском доме работала, куда привозили малышей. Всех помнит… Её и спроси. Зайди в поселковый совет. Там узнаешь, где её домик. Фамилию Прасковьи позабыла… Но живет на Солатолке, это точно. И детский дом неподалёку был… В войну в том районе военные стояли, зенитчики. Спросишь – скажут. А ты форму надень, больше уважения будет, а то многие считают, что ваши только фруктами торгуют. Дураки, прости господи… Я в Грузии побывала, у брата гостила. Всё повидала. И шахтеров, и стеклодувов, и строителей, и фабричных… Такие же трудящиеся, как повсюду. У нас, слава тебе господи, тоже всяких спекулянтов хватает. И лес воруют, и рыбу… Чего попадется. Правда, жулики больше из приезжих. В моей деревне, откуда я родом, по сей день ничего не запирают, – ни дом, ни кладовку. Поморы – народ честный.

Анатолий отпустил такси и зашёл в Солатолкский поселковый совет. Прямо к председателю. Не послушался и поехал в штатском.

Председатель поссовета Балашова, невысокая, суховатая, с недобрым взглядом, была, попросту говоря, человеком злым.

«Злая баба» – не очень литературное, но живучее определение. Такой, как Балашова, не помогут сто строгих указаний о чуткости, двести постановлений о борьбе с бюрократизмом, о внимании к жалобам и просьбам трудящихся и иных морально-этических нормах поведения. Злая – и всё.

Поселок (законно и незаконно) благоустраивали заводы – судостроительный, деревообделочный, кирпичный. О поселке заботился райисполком, городской совет. Балашовой предоставили иметь дело не с банями, тротуарами, строительством детских садов, дорог, уличного освещения, а с людьми. Вот она и воевала с ними. Одна против всех. Постукивала согнутым сухим пальчиком по настольному стеклу и на любую просьбу отвечала:

– Нам никто не позволит!

Особенно недолюбливала врачей, учителей, заведующих детскими учреждениями, клубных работников, тем более из числа женщин. Их она на сессиях методически бесцеремонно доводила до слез:

– У нас есть сигнал. У вас непорядок, народ жалуется. Это известно и в райисполкоме…

Дальше деклараций не шла, ибо никаких сигналов не было. Когда обиженные и возмущённые требовали доказательств, Балашова отвечала:

– Вам никто не позволит подрывать авторитет. Решения знаете?

И молодые врачи, учительницы, работники детских садов умолкали. Пожилые (умудренные) опускали головы, не разжимая уст, – не стоит связываться. Мол, дура, что поделаешь? Балашиха (так её звали жители поселка) не терпела корреспондентов. Они не раз досаждали ей своими статьями.

Держали Балашиху за одно качество – послушание. Указания она выполняла ретиво и непременно с перегибом. Администрировала вовсю. Но зато своевременно рапортовала:

– Выполнила. Всё в порядке.

Перед очами Балашихи и предстал Анатолий. Изложил суть просьбы.

– Ваши документики?

Анатолий предъявил. Долго ждал. Стоя. Терпеливо.

– Почему вы не в форме?

– Я в отпуске. Там сказано.

– Много у нас всяких Прасковий Тимофеевных.

– Она работала в детском доме. Во время войны.

– Мало ли у нас в войну перебывало детских домов.

Балашова отлично знала, о ком идёт речь. Прасковья Тимофеевна Снегина, председатель одного из уличных комитетов, на заседаниях нередко досаждала Балашихе укоряющими репликами в связи с благоустройством, борьбой с пьянством, озеленением и ремонтом водонапорных колонок.

Даже пояснение Анатолия, что речь идёт о счастье двух сирот, не вывело злое сердце Балашовой из железного ритма.

Анатолий взял со стола документы.

– Извините за беспокойство. Всего хорошего. Вышел из поссовета и обратился к женщинам, стоявшим у автобусной остановки.

– Извините, я приезжий. Разыскиваю Прасковью Тимофеевну, фамилию не знаю. Она в войну работала в детском доме.

Женщины заволновались. Заговорили разом:

– Прасковья Тимофеевна?

– Наверное, Онегина!

– У ней муж в войну погиб?

– Вы родственник ей?

– Нет. У меня к ней важное дело. Разыскиваю сестру, она воспитывалась в детском доме.

Две женщины моментально отделились:

– Пойдём покажем.

Им вдогонку слышались беспокойные указания:

– Если Прасковьи Тимофеевны нет дома, сходите в поссовет.

– Или в четвертую школу.

Маленький домик. Половину, две комнатки, занимает Прасковья Тимофеевна и её дочь, работница завода.

Прасковья Тимофеевна первым делом всех усадила. Сопровождающие Анатолия женщины, работницы электрообмоточного цеха, забыли о своих делах. Прасковья Тимофеевна огорченно оправдывалась:

– Много было Тамарочек… Не припомню её. Мы их по фамилии не знали. Я помощником повара работала. Да, всё делали в те времена: и полы мыли, и стирали, и обшивали детишек, и дрова кололи. Тамара, говорите? Одну Тамару военный моряк, капитан второго ранга взял, черненькую такую… Уехали они. Вот что, милый ты мой, поезжай в город… Ты где живешь?

– В гостинице «Двина», сорок шестой номер.

– Запиши мне. И телефон запиши. Мы всех на ноги поставим, всех расспросим. И тебе сообщим. Комсомольцев попрошу. Они выделят ребят на розыск. В бумагах пороются, в архиве. Все узнают.

Коста всё же не выдержал. Подумав, направился в родственный ему радиокомитет.

В дверях Коста столкнулся с обладателем буйной шевелюры, одним из тех радиожурналистов, которые «мотаются» по лесоразработкам, выходят с рыбаками в море, мокнут на стадионах, рыщут по цехам, выискивают крупицы нового быта, нового отношения к труду, интересные биографии.

– В чем дело? – спросил Косту носитель буйной шевелюры.

Коста представился.

– Сватов. Алексей Сватов. Пойдём поговорим.

Сватов привел Косту в комнатушку с четырьмя пустующими столами. Слушал его с видом человека, которому сию минуту предстоит броситься в погоню.

– Коста, никому не говори. Тамару найду. Дам репортаж лирического характера. Приехали двое, ищут дочь Героя. Наши не очень любят подобные передачи, но я добьюсь. Нам сразу ответят все, знавшие Тамару. Пошли обедать.

А ЭТО ЧТО ЗА ЗВЕРИ?

У Джейрана не было настроения строить социализм. По одной причине. Во-первых, он обладал миллионами, но не мог пользоваться ими. Он рос в семье отца – богатейшего лесоторговца Каширина – и являлся его единственным наследником. Получить миллионное наследство помешала революция.