В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле

Город шарманок. Ты славишься своими девушками и старухами. Сколько девушек сидят у окна, как цветы, и сколько старух весенним утром тянут шею над подоконниками среди базилика, будто черепахи, греющиеся на солнце! Все это уголки старого Неаполя, которые уходят навсегда. Прощай, прощай, мой прекрасный Неаполь. Кто будет петь твоими голосами и твоими словами? Мерджеллина, Мерджеллина, рай моряков. Темные окна и закрытые балконы. Прячущаяся нищета и горячие речи, гитары и мандолины. Мы хотим превратить тебя в большой современный город.

Но что ты делаешь, Неаполь? Зачем ты меняешься? Зачем ты уходишь? Ты больше не тот, больше не тот. Окно, что светило, да свет уж погас. О бедный франт! Куда ты девался, в цилиндре и расклешенных панталонах? На кого ты наводишь страх и кого ты защищаешь теперь? Бедный толстый Пульчинелла из воска, в четырех стенах холодной каморки Музея Святого Мартина. Кому ты показываешь этот свой последний застывший комический жест? Да ты не Пульчинелла! Ты мумия Пульчинеллы. От такого Пульчинеллы слезы наворачиваются.

Спи, спи, несчастный город, отрезанный от мира, город всех, но только не твоих жителей: пусть твое ложе будет устлано фиалками! Спи и пусть тебе снится, что кто-нибудь еще охраняет твой сон и говорит о Неаполе, поет о Неаполе, кричит «Неаполь — ты все тот же».

XVIII

Гостиница, где жила невеста, пребывала в суматохе в связи со свадебными приготовлениями. За ночь прибыло много гостей, и теперь ожидали только Гверрандо, чтобы составить кортеж. А тем временем, поскольку не было известий от доктора Фалькуччо, который должен был выступать свидетелем со стороны невесты, стали поговаривать о том, чтобы найти ему замену. Баттиста впал в необыкновенное волнение. Он выглядывал в окно, надеясь увидеть приезд чертова старикана.

— Подождем еще полчаса, — сказал он. — Скоро прибывает еще один поезд.

Он взял экипаж и приехал на вокзал, когда пассажиры сходили с поезда: перед ним прошли все, он не пропустил ни одного лица в толпе.

Он подождал, пока в поезде не осталось никого; пока не сошел последний пассажир; и продолжал стоять на пустынном перроне. Потом медленно, понурив голову, отправился восвояси.

— Ну как? — спросил его по возвращении дон Танкреди, который попросил поместить себя на подоконник.

— Ничего, — ответил молодой человек в отчаянии. — Есть еще один товарняк на подходе…

— Да при чем тут товарняк! — зашумел старый распутник. — Найдем другого свидетеля.

Солнечный Луч вышел из кареты и заплатил по счетчику. Но кучер потребовал прибавки.

— Лошадь, — сказал он, — неважно себя чувствует, а ради вас ей пришлось изрядно потрудиться. Видите, сколько пены?

— Ты сумасшедший! — сказал Баттиста.

Кучер слез с облучка и загородил ему дорогу.

— Платите! — закричал он, угрожающе размахивая кнутом.

— Негодяй! — примирительным тоном сказал Баттиста, который чувствовал на себе взгляды Эдельвейс, смотревшей в окно.

— Платите! — повторил кучер тоном, не допускавшим возражений.

И щелкнул кнутом над головой нашего героя. Эдельвейс испугалась.

— Дайте ему пару пощечин! — закричал дон Танкреди Баттисте, который проворно пятился.

Кучер поднял кнут, чтобы ударить. Но в этот момент появился крупный и толстый мужчина, который схватил за руку грубияна-возничего, свирепо на него глядя:

— Стой, — сказал он. — Этот господин со мной.

Он был из тех, с которыми не спорят; жуткий тип. Кучер слегка приподнял шляпу, влез на козлы, натянул поводья и тронулся мелкой рысью.

— Отлично! — сказал дон Танкреди, в то время как присутствовавшие хлопали в ладоши.

— Сердце юноши в теле атлета! — пробормотал Баттиста, бледный от волнения. Он поблагодарил и собирался войти в гостиницу. Но здоровяк его остановил.

— Как, — сказал он, — вы уходите просто так?

— А как же мне еще уходить? — воскликнул Баттиста.

— Не знаю, — ответил тот.

И уставил в далекое море задумчивый и мечтательный взгляд.

Баттиста снова попытался пройти в гостиницу. Тогда здоровяк вышел из своей задумчивости и сказал:

— Я же вас защитил.

— И что?

— С вас десять лир.

— Я думал, — сказал Баттиста, — что вы это сделали из благородных побуждений. Как бы то ни было, вот…

Он достал кошелек. Но, посмотрев внимательнее на незнакомца, не смог удержаться от изумленного восклицания:

— Джеппи! — закричал он.

— О, — сказал здоровяк, явно растроганный, — это вы?

Он отказался от десяти лир и снял фуражку. То был Громила Джеппи или Похититель Спасательных Поясов, бывший горный разбойник.

— Я многим вам обязан, — сказал он. — Помните, однажды ночью, посреди леса, в котором я разбойничал, вы призвали меня бросить гнусную жизнь и заняться трудом?

— Еще как помню! — пробормотал Баттиста.

— Так вот, — продолжал тот, — я последовал вашему совету. Тружусь.

— И как, доволен? — спросил Баттиста. — Хорошо зарабатываешь?

— По правде сказать, — ответил бывший разбойник, — прежде зарабатывал больше. Зато теперь я честный гражданин и примерный отец семейства. А это очень и очень утешает!

— Молодец! — закричал с подоконника дон Танкреди. — Жаль, что я не могу похлопать вас по плечу.

— Очень рад за тебя, — сказал Баттиста. — Это делает тебе честь.

Как и бывший бандит, он был поневоле растроган. Он с приязнью посмотрел на здоровяка и спросил:

— А что у тебя за работа?

Джеппи гордо поднял голову.

— Да вы же видели, — сказал он. — Я защищаю пассажиров от завышенных запросов кучеров. Каждый акт защиты стоит десять лир, из которых пять причитаются мне.

— А остальные пять? — спросил дон Танкреди.

— Остальные пять идут кучеру, с которым у меня договор, — объяснил раскаявшийся бандит.

Баттиста был несколько удивлен, что Джеппи выбрал для своего исправления такую странную профессию. Он спросил:

— Ну а если пассажир, вместо того чтобы испугаться, надает кучеру пинков, что я и собирался сделать?

Здоровяк не стал разоблачать ложь молодого человека.

— В этом случае, — сказал он, — я защищаю кучера и зарабатываю одну лиру. Но так не бывает почти никогда. Например, вчера вечером вышла стычка с одной любовной парочкой, которая каталась в свое удовольствие.

— Интересно, интересно! — закричал с подоконника дон Танкреди, падкий до пикантных историй.

— Похоже, — сказал Джеппи, — та парочка вела себя несколько вызывающе, так что кучер в какой-то момент потребовал прибавки, угрожая репрессиями и кнутом. Но тут вмешался я и, как следует защитив…

— Ты заработал десять лир, — сказал дон Танкреди.

— Нет, — сказал бандит. — Этот негодяй, любовник, попользовавшись моей защитой, смылся. Но попадись он мне опять, я его сотру в порошок.

Он попрощался и ушел.

Гверрандо проснулся поздно, проведя свою последнюю холостяцкую ночь. Он быстро оделся и вышел из номера. Увидев его во фраке и цилиндре, швейцар гостиницы спросил:

— И куда это молодой синьор направляется?

— На свадьбу.

— Это всегда такая скука.

— А особенно если учесть, что жених — это я.

Когда подошел жених, составился кортеж. Во главе его шла Эдельвейс в белом платье.

— Как же так? — спрашивал кто-то. — Невеста одна?

А другой говорил:

— Смотрите, смотрите! У невесты на рукаве платья пятнышко.

Этим пятнышком был дон Танкреди.

— Что доктор Фалькуччо? — в последний раз спросил Солнечный Луч, совсем потеряв надежду.

— Никаких известий, — ответил дон Танкреди.

Кортеж тронулся.

Карета, запряженная четверкой лошадей, увешанных бубенцами, украшенных флажками и покрытых красными попонами, остановилась у городских ворот, среди шумной толпы простонародья. Лысый старик с белоснежной бородой встал с облучка, разложил вокруг себя флаконы, бутылочки, плитки шоколада и пестрые коврики и затрубил в горн. Когда он увидел, что вокруг экипажа собралась большая толпа, он достал прекрасную золотую авторучку и показал ее изумленному народу.

— Ваши превосходительства, дамы и господа, — сказал он, — офицеры, унтер-офицеры и солдаты, простые военнослужащие, моряки и летчики, уважаемая публика и славный гарнизон! Конечно же, у всех вас есть писчее перо, но кто из вас хоть раз не мечтал когда-нибудь обладать одной из этих прекрасных авторучек, которые позволяют превращать мысль в орфографические знаки, не нуждаясь в том, чтобы макать перо в чернила? Так вот, господа, посмотрите на эту ручку: она самой лучшей марки, пишет изумительно, не сажает клякс, расходует мало чернил, не царапает бумагу. У этой ручки гарантия на десять лет. Вот эта ручка, которую вы сейчас видите, — она из Парижа. Если вы зайдете в любой магазин, у вас за такую попросят минимум триста лир. Так вот, господа, я ее вам не продам за триста лир. Не продам я ее вам и за двести лир, и даже за сто. Эта ручка, господа, продается на вес золота. Но я не какой-нибудь спекулянт и не из тех мошенников, которые окручивают простаков своей болтовней. Эту ручку я вам не продам за семьдесят пять лир, ни за пятьдесят, ни за сорок, ни за тридцать, и даже ни за жалкую сумму в двадцать лир.