Другая единственная - Наташа Колесникова

На стоянке клуба «Геродот» она нашла свою «вольво» в целости и сохранности, дала пятьсот рублей охраннику клуба и поехала теперь уже прямиком в офис. Там минут пять сидела в кабинете, нервно кусая губы, а потом пошла в кабинет Самарина.

— Привет, Паша, — опустив глаза, сказала она. — Я должна извиниться за вчерашнее…

— Садись, Лена. Ты ни в чем не должна извиняться, более того, я надеюсь, извинишь меня за то, что… вел себя как бесчувственный чурбан.

Она села в кресло, уже более смело посмотрела на своего босса. Новая странность в его поведении просто поразила ее. Он, кажется, извинялся за свою невнимательность к ней? Прозрел наконец-то, или что?

— А почему ты вел себя странно, Паша?

— Ты очень красивая женщина, Лена… — с усмешкой качая головой, сказал он.

— Особенно в одних трусах, верно? Почему ты не снял их, Паша?

Она и сама не заметила, как от робких извинений перешла в наступление. Все это как-то само собой получилась. Извиниться нужно было, но обида-то жила в душе!

— Это сложный вопрос… Может быть, когда-нибудь я расскажу тебе. А пока не спрашивай, ладно? Я прошу тебя — не спрашивай, пожалуйста.

А так хотелось спросить! И о портрете смуглой девушки, и о его отношениях с Булыгиным, и вообще!..

— Но я тебе понравилась? — спросила она.

— Очень. Ты и вправду красивая женщина, самая красивая после…

— После кого? Тон, чья фотография у тебя на столе стояла?

— Я же просил тебя, Лена…

Вот оно как отучилось… Не разозлился на нее, хотя очень боялась этого. Паша в гневе никогда не кричит, не ругается, но так поговорит с виновником провала, бывало и такое, что человек потом месяц переживает, он умеет объяснить сотруднику, что тот оказался полным дерьмом, тихим, спокойным голосом, да это все в «Центурионе» знали и опасались тихого разноса Самарина больше, чем вызова на ковер к самому боссу Булыгину. Паша своих сотрудников боссу не закладывал. Сам разбирался с ними. Иногда увольнял, и все знали, что он поступил правильно. Но чаще защищал и давал возможность исправиться.

А теперь даже не разозлился… Она вдруг увидела за столом уставшего человека, наверное, из-за нее он не выспался. Встала с кресла, подошла к нему, нежно погладила ладонью щеку.

— Паш, я с тобой. Всегда и во всем. Правда.

Женская солидарность дорогого стоит, Ленка, — с улыбкой ответил он. — Я ценю это. И запомни — ты очень красивая женщина, так я думаю. Все, иди занимайся делами.

Она наклонилась, поцеловала его в щеку. Сегодня он сказал куда больше, чем она ожидала услышать. Но тем приятнее были его неожиданные слона. И хотелось как-то ответить на это, а как может женщина ответить мужчине, который ей давно нравится? Но это было исключено. и Лена с улыбкой вышла из кабинета, чувствуя, что горит желанием принести новые выгодные контракты своему боссу.

Самолет из Барселоны вылетал в Москву и одиннадцать. до Барселоны езды на машине примерно час, значит, нужно выехать не позднее девяти, а лучше — в восемь. чтобы утрясти все формальности без нервотрепки. А он проснулся рано, чувствовал себя отвратительно и с семи утра сидел на кровати, поглядывая на дверь. Габриэла не приехала ни в половине восьмого. ни в восемь. А в половине девятого он бросил чемодан со своими вещами в арендованную «БМВ» и помчался но направлению к Корринто. Она же обещала приехать, отвезти его в аэропорт, сама хотела этого. И не приехала… Почему?!

Он проехал немного, километров пять всего, и резко затормозил. Шоссе было перегорожено полицейскими, на обочине стояла карета «скорой помощи», а чуть подальше, прямо на середине дороги, замерли сильно разбитая красная «рено» и грузовик с зеленым кузовом. Перед грузовиком на залитых кровью осколках стекла лежал труп. Несложно было понять, что это вчерашний его соперник Хосе вылетел из кабины при лобовом столкновении. А в салоне «рено», за кусками лобового стекла, торчавшими по краям, застыла девушка, опустив голову на рулевое колесо. Темные волосы слиплись от крови, белая курточка забрызгана страшными красными каплями…

Несколько минут он сидел неподвижно, глядя широко раскрытыми глазами на жуткую катастрофу. Еще не было в душе ни боли, ни отчаяния, только внутренний вопль: «Нет! Этого не может быть! Нет, нет!»

К машине подошел пожилой усатый полицейский, быстро заговорил, жестом показывая, что нужно разворачиваться и ехать другой дорогой. Но, заметив состояние водителя, наклонился, открыл дверцу машины, с сочувствием спросил:

— Еn, que puedo audarte?[8]

— No senor, — с трудом вспоминая простые испанские фразы? пробормотал он. — Se lo agradezco[9].

Он закрыл дверцу, развернулся и поехал к отелю, в аэропорт вела другая дорога. Вел машину на автомате, нее еще не в силах осмыслить страшную катастрофу не только на испанском шоссе, но и в собственной душе. Заторможенно думал, что, наверное, нужно было подойти к Габи, попрощаться с ней, но ведь… не пустят. Начнут спрашивать, откуда он знает ее, какое отношение имеет… Точно опоздает на самолет, а задерживаться здесь не хотелось. Если бы ее увезли и больницу, помчался бы туда в любом случае, если бы она была ранена, сидел бы в палате рядом или в коридоре, а так… Ее нет, они уже попрощались … вчера вечером.

И вдруг исчезла заторможенность, мысли о прощании раскрепостили душу и тело, и пришло ясное осознание того, что Габи нет и уже никогда не будет в этом мире. Душу заполнила почти физическая боль, он даже слегка притормозил, дабы не выехать на противоположную сторону оживленной трассы, потому что руль дергался в руках, машина виляла. Слезы катились но щекам, он вытирал глаза ладонью, чтобы можно было видеть дорогу, стонал, мотая головой, хрипел, стиснув зубы.

Все краски ясного испанского утра вдруг померкли, сочная зелень деревьев стала просто серой, а мир — черно-белым. Он уже точно