Желание убивать. Как мыслят и действуют самые жестокие люди - Энн Уолберт Бёрджесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Образ действий Рисселла был пугающе систематичен. Сначала он обозначал жертве свое намерение, приблизившись к ней с оружием в руках и обещая не причинять вреда в случае согласия на секс. Дальнейшее развитие событий определялось реакцией жертвы. Согласным он больше не угрожал, а на тех, кто начинал кричать, обрушивал шквал угроз. Тех, кто отказывался подчиниться, заставлял силой. Почти во всех случаях Рисселл обеспечивал себе контроль, принуждая жертву поехать вместе с ним в близлежащий лес. Тем не менее ему не всегда удавалось учесть все факторы. Такие непредвиденные обстоятельства становились кризисными моментами, сводившими на нет либо обострявшими его желание убивать.
Своей третьей жертве Рисселл сначала велел умолкнуть, потом включил радио. «Я думал: двоих уже убил. Могу и эту тоже… Но потом лишь связал ее чулками и стал уходить. И вдруг слышу, как она ворочается и стонет. Тут я развернулся и говорю себе: Нет уж, придется мне ее убить. Нужно сделать это, чтобы самому остаться целым». Впоследствии труп женщины был обнаружен в лесу с двадцатью одним ножевым ранением грудной клетки и живота.
Четвертое убийство Рисселла стало еще одним важным шагом вперед на его пути серийного сексуального маньяка. Теперь он выбирал жертв, прекрасно зная, что убьет их. С обретением этой новой ясности сознания фантазии Рисселла стали более целенаправленными, более жестокими и более продуманными. Описывая свое очередное убийство, он вспоминал, что «она расцарапала мне лицо. Я озверел от боли. Она пустилась бежать, я бросился вдогонку. Когда она наткнулась на дерево, я ее поймал. Мы стали бороться и скатились по насыпи прямо в воду… Она яростно отбивалась, но я сунул ее головой под воду и просто удерживал руками за шею».
Самым зверским было пятое, и последнее, убийство. Женщина, жившая неподалеку от его дома, во время нападения узнала Рисселла. Это одновременно и обострило его страх перед изобличением, и заставило ощутить ослабление контроля над ситуацией. Он попытался преодолеть свою тревогу запугиванием жертвы. Он описал ей свои четыре убийства и восторг, который испытывал при их совершении. Затем он сообщил женщине, что она — следующая и что его ничто не остановит. Но избавиться от паранойи он не сумел. Ему надоело чувствовать на себе пристальный взгляд человека, которого он вот-вот лишит жизни. И когда они проходили через коллектор под шоссе, паранойя возобладала, и он яростно набросился на женщину. «Я достал нож и, не говоря ни слова, всадил в нее. Наверное, раз пятьдесят или сто всадил», — вспоминал Рисселл.
* * *
Чем больше Рисселл говорил, тем более объемным и четким становилось мое представление о нем. Тонкое понимание своих преступлений и старательность, с которой он описывал своих жертв, указывали на странный парадокс. Рисселл был отнюдь не таким одномерным, каким представал в первоначальных рапортах агентов. Его нельзя было просто списать со счетов как монстра, сумасшедшего или выродка. В действительности Рисселл был устроен сложнее любого из преступников, которых я исследовала до этого.
Его цель состояла не в господстве и контроле над жертвами. Он хотел контролировать окружающую действительность. Стремился сократить разрыв между идеально выстроенными фантазиями в голове и несовершенством своего порочного существования. Рисселлу казалось, что, воплощая свои фантазии, он может исправлять прошлое и забирать у других то, что в свое время забрали у него. Он видел в насилии орудие самоисцеления. Но в то же время понимал, что насилие — это глубоко ущербный способ решения нерешаемой проблемы. Никто не в силах изменить прошлое.
— А каково было тебе после этого? После того, как ты все заканчивал и избавлялся от тела? — спросил Ресслер.
— Ну, возвращался домой, мылся, думал про то, что сделал… А потом мне снова становилось страшно. Мне было стыдно за себя. Я не понимал, что происходит и почему я это делаю.
— А почему было стыдно?
— Сложно это все, — рассуждал Рисселл. — Помню, как-то вечером смотрел с матерью новости, там показывали про одну из них, баб, которых я убил. На экране появляется ее отец и говорит: «Кто бы ты ни был, пожалуйста, сдайся властям. Мы не хотим отомстить тебе за содеянное. Мы понимаем, что ты больной человек». Это меня зацепило. Я вышел из комнаты, а потом взял ключи и поехал в магазин. Мать не связала эти две вещи. А я просто сломался, когда услышал это.
— И мать ни о чем не догадывалась?
— Да вроде нет. Она просто беспокоилась за меня. Постоянно говорила, что вокруг убийцы ходят, а ты, мол, по ночам по вечеринкам разгуливаешь, и все такое. — Рисселл помолчал, а потом добавил: — Я старался выбросить это из головы, потому что понимал, как это плохо.
— А как ты думаешь, явился бы ты с повинной, если бы знал, что тебя будут лечить? — спросил Дуглас.
— Нет, — без промедления ответил Рисселл. — Я уже через все это проходил. Я считал, что ничто меня не остановит, только если поймают. А если поймают, то убьют. И я подумал, что нужно записаться в морскую пехоту. Чувствовал, что ежовые рукавицы меня исправят. Мне нужна была дисциплина, чтобы обуздывать себя в плане этого насилия, которое крутилось в голове.
— А что скажешь по поводу пострадавшей, которой ты позволил убежать? Ты ведь уже убивал к тому моменту. Почему с ней получилось иначе? — спросил Ресслер.
— Она сказала, что ее отец умирает от рака. Я вспомнил про своего брата, который только что перенес онкологическую операцию. Двадцать пять лет, и рак… Вот о чем я подумал. Не мог я ее убить. Ей и так пришлось хлебнуть горя.
Я нажала на паузу, перемотала пленку назад и еще раз послушала этот фрагмент разговора.
— Ей и так пришлось хлебнуть горя…
Это было главным. Стоило женщине рассказать Рисселлу о своих бедах, как вся изысканная конструкция его фантазий обрушилась. Он уже не видел в этой женщине безликую представительницу ее пола.
